Тавро

Когда Мальцев протянул руку, чтобы отодвинуть в сторону мешающую ему пройти человеческую рухлядь, — рухлядь ожила. Один вытащил нож, другой — короткую цепь. Вид направленного на него стального лезвия вызывал в нем сызмальства — с первой же кровавой встречи — истерический страх, мгновенно перерождающийся в крайне злобную отчаянность. Несжатая рука, изменив направление, сильно ударила человека с ножом по лицу. Свист цепи второго француза заглушил шум падения тела. Удар пришелся по Мальцевой спине и был смягчен тяжелым московским пальто. Человек с цепью не успел выпрямиться, удар по печени заставил его согнуться. Святославу осталось только взять его двумя руками за волосы и нанести два удара коленом, между глаз и под подбородок. Во время драки Мальцев успел, оглянувшись, убедиться, что отошедший на другой тротуар высокий парень ему не опасен: небрежная поза и расслабленность тела говорили, что он зритель, и только.

Не имея привычки драться с наркоманами, Мальцев не знал, что они менее подвластны боли. Это едва не стоило ему жизни. Но ему вновь повезло. Живая рухлядь с ножом поднялась на ноги. Лезвие в дрожащей руке вонзилось в спину Мальцева, натолкнувшись на кость, соскользнуло. Повернувшись, Мальцев, потерявший от страха желание оставлять кого бы то ни было в живых, увидел в темноте кровавый глаз шатающегося парня и одну из его рук, бережно охраняющую член. По ней Святослав и ударил концом ботинка. Человечек не успел поднять нож. Впервые за секунды драки раздался вопль. Длинный. Лезвие упало, тело начало медленно сгибаться. Левая рука Мальцева ударила терявшего сознание парня по лбу, в то время как кулак правой руки понесся к его горлу. Ужас в Святославе был, вероятно, слишком силен: кулак вместо того, чтобы убить парня, сломал ему ключицу. Не как в Мурманске.

Спокойный длинный человек перешел улицу и подошел к Мальцеву, когда тот, разбивая подошвой лицо лежащего, избавлялся от все не уходящего страха. Человек сказал:

— Перестань. Ботинки испачкаешь.

Как в американских романах.

Мальцев выпрямился, глубоко вздохнул, как делают люди после окончания тяжелой работы.

Он чувствовал себя еще более одиноким и готов был даже продолжать… был готов на все, лишь бы бродившее в нем отчаяние не застыло.

— Чего!? Ты тоже хочешь? А ну, подойди! Человек отступил:

— Чего ты! Я же ничего… Я не с ними был. А им так и надо. Эти два идиота должны были мне денежку, потому и стоял. Я — ни с кем. Но как ты их разделал! Это было красиво.

Потоптавшись, видимо, что-то решая, человек спросил, где Мальцев живет, и предложил подвезти его.

Мальцев хмуро ответил:

— Нигде не живу. Ты вот ни с кем, а я нигде… Понял?

В вопросе была невольная угроза. Длинный человек ее услышал и успокоительно рассмеялся:

— Да успокойся ты, ведь я не хочу тебе ничего плохого… да и знаешь что, пойдем-ка отсюда, пока лягавые не набежали. Обычно их здесь не бывает, но кто его знает…

Вновь хотелось есть, спать, забыть о настоящем. Мальцев сел в машину, сказав себе с уродливым смешком: «Вот тебе и поиски наименьшего зла».

Узнав, что Мальцев русский, человек резко затормозил и начал тараторить, что он сам славянин, что болгарского происхождения. Зовут его Тодор Синев. Он хочет, чтобы Мальцев пошел к нему. Он приглашает. Он поможет.

Мальцеву вдруг захотелось все рассказать.

Синев слушал внимательно, не прерывая. Потом покачал головой:

— Я тебя понимаю. Но здесь свобода — это деньги. Без них свобода — говно. Ты скоро поймешь. Не бойся. Тод все устроит. Знаешь что, будешь пока у меня жить. А дальше видно будет.

* * *

Теперь Мальцев ощущал себя в этом чужом, местами вообще не спящем городе, как во время отпуска. Приятному бездумью мешала лишь будившая порою по ночам навязчивая мысль о грозящей ему опасности.

Приютивший его француз болгарского происхождения держал себя радушным хозяином. Проснувшись поздно утром, Святослав бродил по трехкомнатной квартире Тода, готовил себе в сверкающей кухне завтрак, выпивал стакан ледяной водки, затягивался сигаретой и думал, что не может же на самом деле честный человек обладать вот так трехкомнатной квартирой. Кроме того, Синев как-то небрежно бросил, как в колодец, слова: «Я делаю дела». Эти слова затаились в возрастающем недоверии Святослава к этому человеку. Вечерами Синев приводил распутных молоденьких баб — у некоторых были расширенные зрачки — вытаскивал из холодильника бутылки, пил и повторял время от времени, что надо быть милым с советским гостем. Мальцев, пьянея только телом, всматривался в Тодора — в его длинное, не лишенное смазливости лицо — с неясной тревогой.

С наступлением ночи Синев указывал одной из девиц на Мальцева… Эти француженки Святославу не нравились. Они кричали страстными голосами глупые слова, называли его цыпленком, капустой… Они торопились, жадничали, принимая любовь за взрыв, неистовство. Из их тела была изгнана нежность, без которой страсть суха.

Утром Мальцев брезгливо отодвигался от женского тела. Уходящий Синев хлопал его по плечу, давал денег, жизнерадостно двигался: