Пиросманашвили пробовал себя в торговле – на деньги, оставшиеся после увольнения со службы и на занятые у друзей, он открыл молочную лавку – в районе Мтацминды, на углу теперешних улиц Грибоедова и Руставели. Поначалу дела шли хорошо: Пиросмани построил сестре Пепуце дом в Мирзаани (сегодня там музей Пиросмани), отдал долги, подумывал о женитьбе, даже купил черкеску и кинжал, обмундирование жениха (неординарный поступок для человека, всегда ходившего в «русском» – шляпе и пиджаке. Но со временем Пиросмани потерял интерес к бизнесу. Передоверив дела компаньону, сам Нико регулярно покупал возами сено, рассыпал его в задней комнате лавки и лежал в нем, мечтая, часами (вообразите, что думали соседи и покупатели).
В конце концов сорокалетний Пиросмани собрал чемодан с красками и отправился вести жизнь бродячего художника. С благополучного правого берега Куры Нико переехал на левый, простонародный: жить стал в духанах – небольших едальных заведениях у вокзала – рисовал на клеенке, железе, жести, спал, ел, пил где придется, и рисовал, рисовал.
С последующей жизнью Нико Пиросманашвили больше связана левая часть Тбилиси, тогдашнего Тифлиса – район Дидубе и вокзала. Больше всего времени он проводил на Молоканской улице, с которой его и повезли умирать в больницу – сейчас это улица Пиросмани. Иногда у Нико появлялся угол – в том или ином подвале, в том или ином духане – там ночевал его деревянный чемоданчик с нарисованным человеком в шляпе, там он хранил краски, кисти, а больше у него ничего и не было.
Но чаще он с утра начинал обходить духаны: снимал шляпу и предлагал – что сегодня вам нарисовать?
Бывали удачные недели – когда удавалось нарисовать две-три-четыре картины. Например, за время, проведенное им в «Эльдорадо»: знаменитом духане, харчевне в пригороде Тбилиси – Ортачале у духанщика Титичева, создано около 10 картин: лежащие красавицы, знаменитый жираф, кутеж…
У духанщика Бего Яксиева, побратима и мецената, Пиросмани жил годами, но в конце концов сорвался и ушел – бродить, жить без места, искать свой угол и рисовать – за еду, за выпивку, за ночлег.
Продал ли художник свою лавку и все имущество, чтобы засыпать цветами двор женщины, в которую был влюблен, неизвестно. Произошла ли на самом деле ставшая знаменитой история с актрисой Маргаритой, которая известна нам в пересказе Паустовского и из песни «Миллион алых роз»? Неизвестно. Но актриса и кафешантанная певичка Маргарита де Севр в Тифлисе гастролировала, и как говорят, картина «Актриса Маргарита» написана с нее. Есть теория, что вся эта история – плод фантазии первого биографа художника, Георгия Леонидзе, а может, и художника Ладо Гудиашвили, пересказавшего ее собутыльникам поэта. Лавку Пиросмани для Маргариты не продавал, а вот пустить на цветы свои накопления вполне мог.
После Пиросмани осталось около двухсот тридцати картин. Говорят, их было куда больше, в десять раз больше. Примерное количество работ Пиросмани оценивается в две с половиной тысячи – многие вывески, которых написал он без числа, погибли в голодные 20-е, когда из жести делали трубы буржуек; стекла, на котором было исполнено множество его работ, тоже не осталось, а вот клеенки сохранились лучше. Многие из них осели в частных коллекциях, другие – в музеях. Кстати, Пиросмани писал не на «клеенках со столов», а на специальной технической парусиновой клеенке – чаще черного или реже белого цветов. Обратите внимание, как дозированно он использует цвет фона, как передает в «Медведе ночью» с помощью приемов буквально ночного зрения объем, цвет и фактуру изображаемого. Луи Арагон и Сергей Судейкин называли его грузинским Джотто. Пиросмани часто относят к наивному искусству, но первооткрыватели Пиросмани всегда ставили его выше всех других примитивистов.
В 1912 году братья Илья и Кирилл Зданевичи, студенты Петербургской Академии художеств, приехавшие на каникулы, увидели вывески Пиросмани. Где могли, они покупали или описывали все встреченное. В столице Зданевичи начали пропагандировать Пиросмани и показывать его картины другим художникам. Это стало сенсацией. Благодаря Зданевичам работы Пиросмани появились на выставках, их обсуждали, о них писали. Казалось, скоро все изменится: но наступила война – и с ней сухой закон. Духаны закрылись. Пиросмани стало негде работать, жить, никому больше не были нужны вывески. После нескольких хвалебных статей в газетах напечатали карикатуру на него – и Пиросмани тяжело переживал это.
Последние два года жизни он стремительно угасал – и физически, и психологически. Потерялся деревянный чемоданчик, Нико быстро старел. Пиросманашвили умер зимой 1918 года, в пятьдесят шесть лет – больной, пьяный и одинокий. Из подвала на Молоканской, 29 его увезли в больницу, а оттуда – в общую могилу на кладбище. Мы не знаем, гле он похоронен: либо во дворе Михайловской больницы, либо за оградой Кукийского кладбища, где хоронили бездомных. Под скромной плитой-кенотафом[2]
в Пантеоне на горе Мтацминда нет его праха.