Те, что уходят

Тут ему вдруг пришло в голову, что Инес может догадаться, что он хочет остаться в Венеции, чтобы здесь, на месте, узнать, жив Рэй или нет. Коулмэн почувствовал себя неуютно, сообразив, что слишком многое открыл Инес. Она всегда защищала Рэя, вечно вела эти разговоры вроде «нужно учитывать ситуацию», только все они в конечном счете сводились к тому, чтобы защитить Рэя. Инес разлюбила бы его и рассталась с ним, узнай, что он убил Рэя. С другой стороны — и Коулмэн не раз уже думал об этом, — если тело Рэя выбросит на берег, кто сможет сказать наверняка, столкнули его или он сам прыгнул в воду? Молодой человек, совершающий самоубийство всего через несколько недель после смерти жены, — разве ситуация неправдоподобна? Коулмэн еще раз напомнил себе, что ему нет дела до того, что подумает или сделает Инес или что она скажет в полиции. Впрочем, он не сомневался, что она ничего не скажет. То, что произошло на катере, попросту не может быть никем доказано из-за отсутствия свидетелей.

Коулмэн много раз припоминал свою драку с отцом, когда ему было шестнадцать. Коулмэн вышел из нее победителем. Они пару раз ударили друг друга, причем отец бил сильнее, но Коулмэн все равно победил. Подрались они из-за того, куда Коулмэну поступать: в школу архитекторов или в инженерный колледж. Отец Коулмэна был посредственным архитектором — строил бунгало для небогатой публики в Винсенесе, в штате Индиана, — и хотел, чтобы его сын тоже стал архитектором. Коулмэна же всегда интересовала техника и изобретения. Вопрос встал ребром, когда ему исполнилось шестнадцать и пришло время выбирать. Коулмэн тогда уперся не на шутку и выиграл противостояние, ставшее как бы поворотным пунктом в его отношениях с матерью, о чем Коулмэн не без удовольствия вспоминал теперь. С тех пор мать зауважала его и стала относиться как к мужчине. Коулмэн гордился не тем, что поднял руку на отца, а тем, что сумел отстоять свои убеждения. После этой драки ему еще раз пришлось настоять на своем, чтобы добиться права встречаться с девушкой по имени Эстелла, которую отец считал ему не парой. Отец не разрешал ему брать машину на свидания с Эстеллой и в конечном счете запретил пользоваться ею совсем. Однажды вечером Коулмэн выгнал машину из гаража и не быстро, но уверенно поехал на отца, вставшего у него на пути с раскинутыми руками. Отцу пришлось сойти с дороги, он только в ярости треснул кулаком по капоту, когда сын проезжал мимо, но с этих пор споры из-за машины прекратились.

Коулмэн никогда не считал себя жестоким, хотя по сравнению с другими людьми, может, и был таким. Ему было интересно, что стало с его приятелями из колледжа. Ведь они, быть может, тоже были чуточку жестче остальных людей. За последние пятнадцать лет — с тех пор, как он стал художником, — он потерял с ними связь, но хорошо помнил, когда всем им было по двадцать и как жестоко они обращались со стариком вахтером. Коулмэн припомнил, как один из его дружков, Денис, однажды ударил старика под ребра, благодаря чему им удалось вырваться на свободу. Старик, приставленный охранять спальню в общежитии, вечно сидел перед дверью или за нею — в зависимости от погоды. Компании Коулмэна захотелось ночью выйти погулять по городу, и они потребовали, чтобы старик отпер дверь. С тех пор он выпускал их всегда и никогда не жаловался, боясь, что его снова побьют.

Припомнился Коулмэну и другой похожий случай, в Чикаго, когда некий Квентин Дойл взялся заигрывать с его женой Луизой, намереваясь закрутить с ней роман. Коулмэн тогда купил себе пистолет и однажды вечером как бы невзначай показал его Дойлу, после чего тот оставил Луизу в покое. «Как легко все тогда получилось», — думал Коулмэн с удивлением. У него имелось разрешение на пистолет, но ему даже не пришлось стрелять, он только показал его, и это произвело такой потрясающий эффект.

Коулмэн открыл шкаф и достал из-под стопки новых носовых платков, подаренных ему Инес, шарфик Пэгги. Взглянув на дверь и прислушавшись, он развернул шарф и поднес его к свету, представив, как тот обвивается вокруг нежной, тонкой шеи Пэгги, как покрывает ее голову от ветра на Мальорке. Глядя на его флорентийский дизайн в стиле ар нуво, он представлял себе ее легкую, грациозную походку, словно наяву слышал ее голос. Черный цвет шарфа придавал ему драматичности, и для Коулмэна он означал смерть. И все же он напоминал о Пэгги. Коулмэн прижал его к лицу и нежно поцеловал. Только вот запаха тот не имел. Коулмэн постирал его в ту ночь, когда вернулся из Лидо, чтобы смыть прикосновение Рэя. Он тогда развесил его у себя вдоль дальней стенки в гардеробе, и шарф так и остался неглаженым, но по крайней мере чистым. Стоя спиной к двери, Коулмэн быстро свернул шарфик и убрал его обратно.