Те, кого ждут

Произведение, любое произведение, произведение чего бы то ни было вызов обществу. Произведение искусства - всегда вызов обществу. Это схватка, противоборство, отстаивание собственного мнения, собственного представления о жизни. Кто любит, кто увлечен, кто страстно увлечен, кто вовлечен в страдание, страдание от невозможности повлиять на судьбу любимых - тот будет нянчиться со своим сочинением как с сокровищем, как с выкормышем, как с наследником. Кто хочет развлечений, кто ищет развлечений, кто разглагольствует перед горничными, постельничьими, собутыльниками, кому достаточно рукоплесканий родственников - даже тот желает повлиять на постоянное преображение мира. Кто-то настолько одержим, настолько увлечен, что даже в страдании отстаивает свою правоту. Правду о том, что на самом деле происходит вокруг. Кому-то достаточно развлечься мимолетным превосходством, убедиться в том, что обладает исключительными свойствами, незаурядными способностями. Принято различать игру и серьезность. Чушь. Между ними нет разницы, на самом-то деле. Это я говорю. Можно играючи рубить головы и можно рубить лозу на игрищах всадников. Дело не в том, как действуешь, способов множество. Дело в том, отчего и зачем. Любое произведение создается для противника - того, кто сомневается, сопротивляется твоему превосходству. С единомышленниками куда приятней помолчать. Те, кого называют художниками - всегда немножечко артисты. Артисты, обделенные вниманием. Вниманием верноподданых поклонников. Обделенные властью. Я просто отрекся от власти...

ОДНАЖДЫ Я ЗАХЛЕБНУСЬ ЭТИМ СВЕТОМ

"Я вас не жду", - холодно цедил сквозь зубы Владов, вцеживая сквозь зубы огненную капельку. - "Я же сказал - не подсаживайтесь! Это место для моей долгожданной", - и вцеживал влажную огнинку. Капельки не иссякали - у Милоша на стойке всегда звенели белые ручьи. "Нормальные люди причащаются к Духу, а я вычищаюсь, чтобы упасть бездыханным", - журчал последней за вечер речью, и в уши вваливалась туша тишины. Милош сшептывал цепкоглазым болтуньям: "Хотите ослепительных мужчин?" - и тормошил заспанного мятыша: "Даниил Андреевич, тут хотят ослепительных мужчин. Данила! Ччерт! Дракулит, приди завтра в белой рубашке. Просто приди в глаженой белой рубашке. Ладно, спи. Все-все, никуда не надо идти. Никуда не надо приходить. Никогда не надо. Спать надо, спать. Ччерт! Вот привязался! Спи!" - и возвращался к полногубым трясогрудкам: "Сколько вам за этого ослепительного пьяницу? Сколько?! С ума сошли! Ничего с ним не надо делать. С ним надо видеть сны", - и после, после нудных перевозок, Охтин среди сна замирал, встретив мерцание золотистых ресниц... И вспыхивал, и взлетал меж податливых бедер, и чувствовал, как под ладонью покорно мнутся плотные груды чужих животинок. Чужих...

Утром? Что - утром? Утром - как всегда: лежал, боялся. Боялся стянуть с головы одеяло - боялся порезать глаза светом. Боялся, что голые ноги совсем закоченеют - боялся перетащить одеяло с головы на ноги. Боялся первой сигареты. Боялся, что не успеет закурить первую сигарету. Боялся выйти из дома, потому что боялся хохотливых похлопываний по плечу. Боялся взглянуть в глаза портрету Рахманинова - боялся не услышать скупых слезинок рахманиновского рояля. Боялся, что Рахманинов и Ницше воскреснут - боялся скучающих неслушников - боялся заботливых гостей - боялся, что Клара не придет.

Клара никогда не опаздывала. С порога заглядывала через плечо, в бездверный зал, в самый угол, где молчаливый принтер. Оглядывала стол: бесписьменный, безлиственный - и, чуть приблизив носик к насмешливой улыбке Владова, щурила карие кларинки:

- Так-тааак... Чем сегодня занимаетесь?

- Все тем же. Изобретаю пулевые настроения.

- Это как?

- Отчего-то вы сегодня мне особенно противны. Отчего? У вас лоб пробит. Не верите? Взгляните в зеркало.

- Ничего же нет?

- Вот вам разновидность пулевого настроения: ничего нет, а душу ломит, как при смерти. И: те-ло-на-вы-нос.

Пора вывешивать на форточки рекламу: "Вынос тела в любую погоду". Ты треплешь край измятой пелеринки - по-школьничьи, детски, и, склонившись, беззастенчиво выказываешь... Ччерт! Как мало застежек на девичьих туфельках! Слишком быстро. Слишком жалко. Как жалко...

- Как ужасно: в такую-то жарищу не иметь возможности раздеться. Хочу жить в колонии платоников.

- Разденьтесь, если вам приятно.

- Мне? А вам? Вам приятно?

- Тер-пи-мо.

- Подумаешь! Я, вообще-то, ненадолго - только трусики сменю.

Ты полюбила задерживаться, задерживаться у зеркала - и нежиться, нежить касанием талию, плавным стеканием кисти с плеч неподатливых, гордых, вздрогнувших - торопливо вливаясь под слетающий шелк - отлетевший лепестками яблоневого цвета - и далее, глубже, ниже - рассеянно и небрежно, невзначай соскользнет рука с локоточка, скрывает чуть качнувшуюся грудь - и словно бы ладонь выглаживает русло, куда пролиться капелькам ласканий - нежить талию теплеющим: прихлынувшими волнами: несуществующими касаниями тысяч неуловимых пальчиков - и ниже, нежит, высвобождает плавные изливы...