Те, кого ждут

Ненасытный рюкзак все никак не хотел наполняться - и Владов рылся в требухе шкафов: что еще скормить этому кожаному захребетнику? Блэйк, Новалис, Ницше - это ясно, это как всегда, "Доверие"? Нет, после, сверху, "что - сверху?" - сердце остановилось, чуть не слетев с обрыва, и Владов замер, никак не узнавая: "Откуда? Я же сжег!". Просто кусок льняного полотна со стойками, вытачками и стежками, но воротник! Слева, у самой кромки, вечно теснившей сонную вену - полукружье разрывинок и почти истаявшая тень розоватой помадки... А Зоя ведь шептала: "Господи, какие дураки! Сверху, снизу, между! Да ты уже мне в кровь влился! Я просто стану сейчас твоей кожей, твоей белоснежной кожей!" - и Владов влился в распахнутую полость рукава.

Взвесил на ладони стопку макетных листов. "Я доверяю вам в последний раз", - усмехнулся, глянув на обложку: поверх орнаментальных излишеств тиснения название покоилось рублено, ровно и ясно. Только вот вокруг этой прямодушной белизны мерцали золотистой изморосью, вонзаясь во мглу, готически ссеченые обводки. Владов, как это всегда случалось, раскрыл Сашкину книгу наугад. Раскрылось: "Что нас здесь держит? - привычка и страх"[6], - и Даниил шагнул на ослепший проспект.

Что-то Владову, конечно, нравилось. Что-то Владову нравилось в них. Что-то Владову нравилось в этих поездках. Что?

Иногда ему входилось внутрь вагона. Иногда его вносило. Иногда его вносили - и осторожно складывали с плеч лицом вниз в предназначенное место. На полке, как назло, никогда не оказывалось ни приятных собеседников, ни милых собутыльниц, и Владову поневоле приходилось приглядываться к сокупникам? сокупейникам? совокупникам? Фу ты, черт, как их назвать? Какие еще "попутчики"?! Что вы несете? С чего вы взяли, что Владову с ними "по пути"? "По путям" - это да, но! Кто-то рвался из чернохолмской глухомани к белореченским светлицам; кто-то, откопав в душе причудливый самородок, мечтал сбыть его втридорога белореченским оценщикам; кто-то просто свыкся с необходимостью хоть изредка появляться перед лицом родни - кровной или сводной... Один только Охтин никогда не был вполне уверен в том, что из очередной поездки выйдет толк, один только Владов, высаживаясь в Троицке, надеялся обессмертить листы истории сердец, и вообще: Даниил Андреевич Владов - только один.

"Ты - ответь!" - набычился златозубый брюхан. - "Ломает? Верняк, ломает! Думки прут?".

"Прут - хоть пруд пруди!" - ру-ру-ру, губочки-трубочки-дудочки, трудодни мудотни, одиночь невмочь: звуки вязнут на зубах, скулы стали как осколки скал, веки набрякли, устав приветничать, - все лицо уже как мягкая маска на черепе скрытника.

"Беспонтово башляешь, короче", - просипел, кашлянул, всхрапнул. Совсем молчок. Быкан молчок.

"Угомонился, наконец-то", - толстячок из-под храпящей громины выдернул полу замусоленной кожанки. - "Я бы их отстреливал, честное слово".

"О! Предлагаю тост за пулевое настроение", - пора тебе, Владов, открывать студию Стакановского и Наливайко-Дайченко, - "за пули, безмолвно летящие стройными рядами и колоннами! О! И в том стрррайуйесть... прамижутак мааалый... быть мооожеэээт... эта пуля... для меняааа...".

"Мальчик-мальчик", - покачал головой заскорузлый горбоносец. "Не понял", - Владов, ошалевший, заглянул в стакан, - "опять, чтоль, водка неправильная? Почему горбоносец? Нос с горбинкой или носит горб?". Владов, сощурившись, решил получше вглядеться, но в худосочном свете приоконной лампы уже не рассматривались ясно ни лицо национальности, ни национальность лица.

"Мальчик-мальчик", - снова покачал головой весь какой-то заскорузлый и пошедший трещинами завсегдатай солнцепека, - "что поешь? Нехорошо поешь". "Я ж о себе", - Владов покрутил стакан, - "пью и пью себе, пою о себе", Владов покрутил бутылку, слушая, как донышко шуршит о тряский столик. "Рюмке крюк, а рюмке крюк", - стучат колеса, толстячок на пачку "Бонда" смотрит неотрывно, а у этого сопляка ведь из-под мышки что-то выпирает, чтоб ты сдох! Угощаю, угощаю! Свинцом отдает, самопал, наверное. "Кррасть!" всхрапнул бычара, и под носом треснувший стакан. "Да вы что?" - оторопел Владов, стряхивая с колен брызги водки. - "Перепились, что ли?" - вслед воняющей тени успел еще выкрикнуть, но в ответ лишь получил недоуменное отражение - по ту сторону дверного зеркала размахивали рукавами между полок мятые пиджаки.

"Был бы под пулями - не ехидничал бы!" - взвыл и взвизгнул изрытый траншеями морщин горец.

"Хррякать! Всех-всех", - свинохорь и хрюкосвист почесал грудяную проплешь под влипшим в пот крестом - и даже выцарапал сукровь.

Ктобыл-ябыл, тыбыль-небыль, отробы-утробы! Любовники во Христе, кровники в Аллахе, чеченский волк орлу-мутанту не брат и не сосед, да третий рейх, да третий Рим, да Новый Вавилон на ваших Араратах! Владов устал от охтинской околесицы и вышел проветриться.