Те, которых не бывает

– Ася, да что же ты, не переживай. – Аня осторожно положила руку Асе на плечо. – Подлечишься, выйдешь из академа и доучишься. И права на мотоцикл получишь, если ты тоже ненормальная… то есть если тебе это нужно, конечно…

…За окном раздался оглушительный рёв мотора. Ася, едва не срывая канюли с кислородом, рванулась к окну. Аня устремилась в приёмный покой, осознавая полную и безоговорочную победу любопытства над разумом, но нисколько в ней не раскаиваясь.

– Ну здравствуйте, лентяи-разгильдяи! – раздался под древними сводами непривычно пустынного приёмного покоя мощный голос, который мог бы быть хорошим оперным контральто. В коридоре было темно, и Любу было не видно, но она неумолимо приближалась, судя по звукам. – Неужели так трудно выучить жестовый язык? В прошлый раз кто клялся, что запомнит хотя бы дактиль?

Аня стояла за спиной у Максимилиана Генриховича с ведром и шваброй и изо всех сил делала вид, что пришла по делу, а не поглазеть. Максимилиан Генрихович стоял у входа в кабинет. Доктор был наполовину освещён ярким электрическим светом из него, наполовину погружён в пахнущую хлоркой темноту больничного коридора. Вид у него при этом был совсем не грозный, скорее, даже наоборот – приветливый как никогда.

Люба наконец выступила из тьмы.

Это была невысокого роста, где-то до плеча Ане, полная девушка в чёрном пальто нараспашку и красном вязаном берете. Короткие тёмные волосы Любы завивались и торчали во все стороны. Ярко-красная помада, ярко-красный свитер с хрестоматийными оленями. Очки в чёрной оправе. Родинка над верхней губой. Красные гриндерсы в синих бахилах.

Справившись с собой, Аня закрыла рот и с подчёркнутым вниманием принялась драить чистый пол сухой тряпкой.

– Что-то я не вижу покаяния на твоём лице, – вместо приветствия бросила Люба, на ходу скидывая пальто прямо в руки Максимилиану Генриховичу, и скрылась в смотровой. Максимилиан Генрихович обернулся – только тут он, кажется, заметил Аню. Доктор с каменным лицом вручил ей Любино пальто, зашёл в кабинет и захлопнул дверь.

Аня осталась одна – в темноте, в недоумении и в ярости.

⁂

– Макс, но ведь это не дело. – Люба с ногами забралась на стул в ординаторской и с аппетитом ела яблочное повидло столовыми ложками прямо из банки. – Пошлите уже кого-нибудь на курсы в общество глухих. Телефончик запиши вот, с факсом: восемь триста сорок два, два…

– Люба, ты не поверишь. У всех есть работа, а денег нет ни у кого. И потом, у нас же тут все ветераны умственного труда, вдруг человек плохо выучит и неправильно переведёт…

– Конечно, чтобы правильно переводить, надо переводить много, практиковаться и так далее. Это целая жизнь, Макс, – прочавкала Люба. – Но она стоит того. И вообще, сколько можно учить английский, есть куча других языков. Я могу понять, почему люди, например, баскский не учат, – где ты в Перми найдёшь преподавателя? Преподаватели баскского все люди приличные, чего им тут делать. Ну или ладно, например, татарский (хотя я считаю, что не знать ни одного агглютинативного языка стыдно приличному человеку!), ладно таджикский или узбекский: как ни крути, всё-таки тоже иностранный, можно оправдаться, если постараться. Но русский жестовый язык, он же даже не иностранный! Стыдоба! У тебя, случайно, нет ещё варенья?

На столе росла горка мандариновой кожуры. Чайник на электроплитке в углу закипал уже, наверное, в десятый раз. На диване рядом с ней сидели Ян и Ася и в четыре руки вырезали снежинки из листочков отрывного календаря, который Ася, запутавшись в путешествиях во времени, забывала обрывать, и он теперь отставал от действительности почти на месяц.

– А сколько языков вы знаете, Любовь Петровна? – поинтересовался Малинин, вырезавший особенно затейливую снежинку и от усердия даже высунувший язык. Люба преподавала у него латынь, на которой Ян не то чтобы часто появлялся, поэтому чувствовал он себя сейчас крайне неуютно. Он и имя преподавателя-то узнал сегодня, но надеялся, что это пройдёт незамеченным.

– Все, Малинин.

Люба звякнула ложкой о пустое дно банки и с сожалением вздохнула. Малинин прикусил язык и заморгал. Чайник на электроплитке, чтобы заполнить неловкую паузу, протяжно засвистел.

– В смысле? – наконец переспросил красноречивый студент-филолог, снимая чайник с импровизированного огня.

– В смысле все живые языки мира, Малинин.

– Так разве бывает?

– Конечно, не бывает, Малинин, – успокоила его Люба. – Некоторым людям ведь даже зачёт по латыни сдать не под силу. А ещё люди не летают, как птицы. А наши сны зависят от того, что мы ели на ужин. И прошлое – упрямая вещь и не желает меняться.

– То есть вы… тоже не человек?