Те, кто уходит, и те, кто остается

С какой стати я накинулась на детей профессора Галиани? В конце концов, я их почти не знала и не мне было их судить. На миг мне почудилось, что Лила смотрит на меня как на чужую, словно я какой-то призрак, явившийся, чтобы воспользоваться ее слабостью. На самом деле я вовсе не намеревалась поносить Надю и Армандо; мне просто хотелось объяснить Лиле, что ситуация изменилась и что по сравнению с влиятельностью семейства Айрота Галиани не представляли собой ничего особенного, не говоря уже о Бруно Соккаво или этом бандите Микеле. Тебе не о чем волноваться, внушала я ей, просто делай, что я говорю. Я еще продолжала ее увещевать, когда вдруг поймала себя на том, что незаметно впадаю в самовосхваление. Я умолкла, погладила ее по щеке и спустя минуту добавила, что политическая активность детей Галиани заслуживает всяческого восхищения.

— Но в данном случае, — улыбнулась я, — доверься лучше мне.

— Ладно, пойдем к твоему кардиологу, — буркнула она.

— А что насчет Энцо? — гнула я свое. — На какой день мне договариваться о встрече?

— В любой. Только после пяти вечера.

Вернувшись домой, я снова повисла на телефоне. Позвонила адвокату и подробно описала ему положение Лилы. Позвонила кардиологу, подтвердила, что мы придем. Позвонила специалисту по компьютерам — он работал в Институте экономического развития — и услышала от него, что заочные курсы в Цюрихе — полная ерунда, но пусть Энцо все-таки к нему зайдет; он назначил день и час и продиктовал адрес. Позвонила в «Униту». «Не больно-то вы торопитесь! — сердито сказал редактор. — Дождемся мы вашей статьи или до Рождества нечего и надеяться?» Позвонила секретарше Соккаво и попросила передать хозяину, что, раз новостей от него нет, я передаю статью о его заводе в «Униту».

Реакция на последний звонок последовала незамедлительно. Через две минуты Соккаво перезвонил мне сам: на сей раз он даже не пытался изображать дружелюбие и сразу перешел к угрозам. В ответ я сказала, что к нему вот-вот нагрянет трудовая инспекция, а вопрос о выплате компенсации Лиле он отныне будет обсуждать с ее адвокатом. Я страшно гордилась собой: Паскуале и Франко вбили себе в голову, что могут меня поучать, а я взяла и дала бой несправедливости, руководствуясь собственными чувствами и убеждениями. Все еще пребывая в радостном возбуждении, я помчалась в «Униту».

Редактор, с которым мы разговаривали по телефону, оказался пожилым мужчиной невысокого роста, с маленькими, очень живыми глазами, в которых ни на миг не гасла доброжелательная ирония. Он встретил меня и предложил присесть. Я расположилась на расшатанном стуле, а он погрузился в чтение моей статьи. Через некоторое время он положил мои листки на стол и сказал:

— По-вашему, это шестьдесят строк? Скорее сто пятьдесят.

— Ровно шестьдесят, — покраснев, пробормотала я. — Я специально считала.

— Ну разумеется, душа моя, только написано от руки, да еще таким почерком, что только с лупой разбирать. Зато материал что надо. Ну вот что, товарищ. Поищи-ка где-нибудь здесь свободную пишущую машинку, перепечатай и сократи до нужного объема.

— Прямо сейчас?

— А когда ж еще? В кои-то веки мне попала в руки стоящая статья, а я, по-твоему, буду тянуть с публикацией до второго пришествия?

51

В те дни я буквально кипела энергией! На следующий день мы с Лилой отправились к кардиологу на виа Криспи, где он жил и вел прием. Я тщательно подготовилась к визиту. Врач был неаполитанцем, но принадлежал миру Аделе, и я не могла позволить себе подвести будущую свекровь. Я сделала прическу, надела платье, подаренное Аделе, надушилась тонкими духами, похожими на ее, и чуть-чуть накрасилась. Мне хотелось, чтобы профессор по телефону или в случае личной встречи с Аделе похвалил меня перед ней. Зато Лила выглядела точно так же, как все последние дни, не позаботившись хоть чуть-чуть привести себя в порядок. Мы ждали в просторной передней, на стенах которой висели картины XIX века: благородная дама, раскинувшаяся в креслах, и чернокожая служанка у нее за спиной; портрет пожилой синьоры; огромное полотно со сценой охоты. Кроме нас здесь находились еще двое — мужчина и женщина, оба в годах, хорошо одетые, сразу видно — богатые. Мы сидели молча. Только раз Лила, которая еще на улице одобрила мой внешний вид, тихонько шепнула мне на ухо: «Ты прямо как с картины сошла: смотри, ты та дама, а я твоя служанка».