Те, кто уходит и те, кто остается

Еще более оживленно прошло заседание комитета, в котором Паскуале, с его манией общественной деятельности, разумеется, участвовал. Лила пошла с ним не только потому, что он ее позвал, но и потому, что верила: вся эта активность полезна для Паскуале, который таким образом развивается и растет над собой. Комитет заседал в Неаполе, в старом здании на виа Трибунале. Они приехали туда на машине Паскуале, поднялись по ободранной, но массивной лестнице. Зал был большой, собравшихся – мало. Лила сразу научилась отличать студентов от рабочих: студенты постоянно вертели головами по сторонам, сбивались в стайки и болтали между собой. Вскоре они стали ее раздражать. Все, что они говорили, казалось ей лицемерием, а их неухоженный вид совершенно не сочетался с учеными речами. Они постоянно повторяли «мы здесь, чтобы учиться у вас, рабочих», а на деле только повторяли и без того очевидные тезисы о капитале, эксплуатации, предательстве социал-демократии и методах классовой борьбы. Больше того, Лила заметила, что некоторые девушки, в основном молчавшие, были не прочь пококетничать с Энцо и Паскуале. Особенно с Паскуале: он был более разговорчив и пользовался успехом. Оно и понятно: рабочий, который, несмотря на членство в компартии и партийный пост, согласился делиться своим пролетарским опытом с другими революционерами. Когда он или Энцо брали слово, студенты слушали их внимательно и со всем соглашались, тогда как во время выступлений своих коллег то и дело устраивали споры. Энцо, как обычно, говорил по существу и очень кратко. Паскуале, напротив, смешивая итальянский с диалектом, с неиссякаемым красноречием пространно рассуждал об успехах политической работы на стройплощадках, а также отпускал колкие замечания по поводу слабой активности студенчества. В конце своей речи он ни с того ни с сего приплел Лилу. Он назвал ее имя, фамилию, представил публике как своего товарища, работницу небольшого пищевого предприятия, и очень ее хвалил.

Лила наморщила лоб, прищурилась: ей не нравилось, что все разглядывают ее как какое-то редкое животное. Когда следом за Паскуале слово взяла девушка, первой из женщин заговорившая на том собрании, Лила рассердилась еще сильнее: во-первых, потому, что та изъяснялась так, будто не говорила, а зачитывала вслух отрывки из книги, во-вторых, потому, что она несколько раз привела в пример Лилу, называя ее «товарищ Черулло», а в-третьих, потому, что Лила ее узнала: это была Надя, дочь профессора Галиани, невеста Нино, писавшая ему любовные письма на Искью.

Сначала Лила боялась, что Надя, в свою очередь, тоже ее узнает, но девушка, хоть и обращалась почти исключительно к ней, явно ее не помнила. Да и с чего бы ей вспомнить? Наверняка она часто бывала на вечеринках для богатых: не все же мелькнувшие там призраки держать в памяти. Это Лиле, побывавшей там однажды, тот день надолго врезался в память. Она и сейчас как наяву видела дом на корсо Витторио-Эммануэле, Нино, девушек и парней из богатых семей, книги и картины; ей было там плохо, да и потом она чувствовала себя отвратительно. Лила не выдержала, встала и пошла прогуляться с Дженнаро. В ней бушевала страшная злость, которая, не находя выхода, узлом скручивала ей желудок.