Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

– Я сказала! Я все сказала ему! Теперь, если он останется прежним, то уж не по моей вине.

– Ну, хорошо, Марисела. Что же теперь будет?

– А что должно быть? – допытывается девушка, видимо

не понимая вопроса. Но тут же принимается убеждать подругу и самое себя: – Но, послушай, что же мне было делать? Пойми: весь день я мечтала об этих танцах. Думала: ну, сегодня-то он мне скажет! А потом, я ж говорю тебе, у меня вырвалось нечаянно. Ты сама виновата. Всякий раз, как мы с тобой встречаемся, ты твердишь: «Все еще не объяснился?» А теперь вот ревнуешь.

– Да не ревную я, просто думаю о тебе.

– С таким озабоченным лицом, когда я так довольна?

Пахароте, разыскивая Хеновеву, обещавшую ему танец, который уже начали играть, подошел к ним, и разговор прервался.

Марисела осталась у изгороди, ожидая, когда пригласят и ее. Но никто не подходил, и она мысленно продолжала говорить с Хеновевой.

«Ну, хорошо, Марисела. Что же теперь будет? Думаешь, все может пойти по-старому после того, что случилось? Воображаешь, что, решившись произнести то, что не осмеливались сказать тебе, ты всего добилась? Неужели не понимаешь – ведь ты лишь усложнила дело! С каким лицом ты предстанешь перед Сантосом завтра, если он сегодня не подойдет и не скажет, что любит тебя?… А он не идет. И не придет всю ночь. В какую лужу ты села! И все потому, что не умеешь скрывать свои чувства. Ты только представь, что он сейчас думает о тебе. Он, такой… противный!

– Я знаю, что я противный. Ты мне это уже сказала.

– Ах! Вы здесь?

– Да. Ты разве не видишь?

– Нехорошо ходить на цыпочках и подслушивать, что думают другие.

– Я шел не на цыпочках и не обладаю даром читать чужие мысли. Но когда думают вслух, рискуют быть услышанными.

– Я ничего не говорила.

– Тогда я ничего не слышал.

Пауза. Долго он будет молчать? Робким его не назовешь. Может, помочь ему, чтобы язык развязался?

– Так вот…

– Что?

– Ничего.

– Ну, ничего так ничего, – смеется он.

– Над чем вы смеетесь?

– Ни над чем. – Он продолжает смеяться.

– Ха! Может, свихнулись?

– Говорят, в льяносах рассудок у людей мутится от лунного света.

– Не знаю, как ваш, а мой в полном порядке.

– Тем не менее влюбиться в Пахароте, так сразу, не подумав, это безумие. Пахароте хорош на своем месте, но не как жених…

– Ха! А почему бы и нет? Разве я не была бездомной скотиной, когда вы подобрали меня? У кого такая мать, тому и такой отец хорош.

– Я предвидел, что услышу сегодня и эти «ха» и вульгарные поговорки. Но сейчас ты делаешь все это мне назло. Так что, если тебе угодно обманывать меня, придумай что-нибудь поумнее.

– А что же вы-то не придумали ничего умнее, как сказать, что я влюблена в Пахароте? Теперь я могу посмеяться. Учитель острамился перед своей ученицей!

– Так не говорят: «острамился».

– Ну, попал впросак… Или опять плохо сказано?

– Нет, – говорит он и надолго задерживает на ней взгляд. Затем спрашивает: – Вдоволь посмеялась?

– Вполне. Придумайте что-нибудь, может, еще посмеюсь. Скажите, например, что вы пришли сюда, к изгороди, помечтать об одной из своих каракасских «приятельниц». Уж я-то знаю, что она вовсе не приятельница, а невеста ваша.

– Ну, если ты начнешь смеяться над моей…

– Ясно, хоть и не договариваете. Я уже смеюсь. Слышите?

– Продолжай, продолжай. Мне приятен твой смех.

– Тогда я снова стану серьезной. Я не желаю быть забавой для кого бы то ни было.

– А я придвинусь поближе и спрошу: «Ты любишь меня, Марисела?»

– Я обожаю тебя, противный!»

Но весь этот разговор происходил только в воображении Мариселы. Может быть, подойди Сантос к изгороди, такой разговор и состоялся бы; но этого не случилось.

«Да нужны ли мне его объяснения? Разве без них я не могу любить его, как раньше? И разве моя нежность к нему – это любовь? Нежность? Нет, Марисела. Нежность можно питать ко многим сразу. Обожание?… Ах, зачем все эти слова!»

На этом Марисела с ее сложной и одновременно наивно л душой сочла решенной трудную проблему отношений с Сантосом Лусардо.

Любовь ее не была еще земной, жаждущей телесных наслаждений, хотя и не походила на платоническое обожание. Жизнь, склоняя это чувство то в одну, то в другую сторону, должна была определить его будущую форму; но сейчас, находясь на точке равновесия между мечтой и действительностью, оно оставалось пока страстью без имени.

XI. Благие намерения

Как ни странно, но Сантос тоже стал задумываться о своих отношениях с Мариселой и искать решения этого вопроса.

С беспристрастным видом, чтобы лучше разобраться в своих чувствах, он уселся за письменный стол, очистил его от вороха бумаг и книг, которые незадолго до этого перелистывал, и уложил их в две аккуратные стопки, словно речь шла о том, чтобы просмотреть именно эти юридические книги и счета по хозяйству; затем, положив на каждую стопку руку, словно желая превратить в осязаемые вещи те чувства, над которыми ему предстояло размышлять, он проговорил, глядя на бумаги под левой ладонью: