Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

Деметрио поднял глаза. Лицо у девушки было грубое, но голос нежный.

Он смахнул тыльной стороной руки бисеринки пота со лба, повернулся на бок и устало поблагодарил:

– Да вознаградит вас бог!

И тут Деметрио начало так трясти, что задрожали ветки и трава, из которых были сделаны носилки. У него поднялся жар, и он потерял сознание.

– Нельзя человеку спать на улице, когда у него лихорадка, – сказала тетушка Ремихия, босая старуха в индейской юбке и рваном одеяле на плечах вместо рубахи.

Она предложила отнести Деметрио к себе в хижину.

Панкрасио, Анастасио Монтаньес и Перепел, словно верные псы, покорные воле хозяина, бросились к носилкам.

Остальные разбрелись промышлять съестное.

Тетушка Ремихия предложила гостям перец и лепешки – все, что у нее было.

– Водились у меня и куры, и яйца, и даже дойная козочка – представляете себе? – но проклятые федералисты все подчистили.

Потом она подошла к Анастасио и шепнула ему на ухо:

– Даже девочку тетушки Ньевес прихватили с собой, представляете себе?

V

Перепел внезапно открыл глаза и приподнялся.

– Слышал, Монтаньес? Выстрел!… Вставай, Монтаньес.

Он так нещадно тормошил Анастасио, что храп наконец прекратился и Монтаньес проснулся.

– Чего прицепился, сучий сын!… Я же сказал, мертвые не возвращаются, – проворчал полусонный Анастасио.

– Стреляют. Монтаньес!

– Ты что, Перепел, или тумака захотел, пли тебе приснилось.

– Да говорю тебе, Анастасио, это не сон. Я уже о повешенных и думать забыл. Это впрямь выстрел. Не мог я ошибиться.

– Говоришь, выстрел? Что ж, посмотрим. Дай-ка сюда мой маузер…

Анастасио Монтаньес протер глаза, неторопливо потянулся всем телом и вскочил.

Они вышли из хижины. Небо было усеяно звездами, сверкавшими, словно драгоценные камни; в вышине блестел узкий серп луны. Из убогих жилищ донеслись приглушенные голоса испуганных женщин; лязгнуло оружие – мужчины, спавшие на открытом воздухе, тоже проснулись.

– Дурак! Ты же ногу мне повредил.

Голос прозвучал отчетливо и довольно близко:

– Кто идет?

Оклик заметался среди скал, пронесся над гребнями и котловинами и наконец растаял в отдалении, в тишине ночи.

– Кто идет? – еще громче рявкнул Анастасио, досылая затвор.

– Деметрио Масиас!

Отзыв раздался почти рядом.

– Это Панкрасио! – радостно воскликнул Перепел и тут же, забыв недавнюю тревогу, опустил винтовку.

Панкрасио конвоировал какого-то насквозь пропыленного парня. Пыль лежала на нем сплошным слоем – от американской фетровой шляпы до грубых ботинок. На одной из штанин пленника расползлось большое пятно крови.

– Откуда этот барчук? Кто такой? – спросил Анастасио.

– Стою я на посту, вдруг слышу – трава шуршит. Я кричу: «Кто идет?» – «Каррансо»[11], – отвечает этот субчик. Каррансо? Это что еще за птица? Получай-ка, брат Каррансо! Тут я и просверлил ему дырку в ноге.

И Панкрасио с улыбкой повернул к слушателям свое безбородое лицо, ожидая аплодисментов.

Тогда заговорил незнакомец:

– Кто здесь командир?

Анастасио, гордо подняв голову, смерил пришельца взглядом.

Парень сбавил тон.

– Понимаете, я тоже революционер. Меня насильно мобилизовали в ряды федералистов, но позавчера, во время боя, мне удалось сбежать. Я все ноги исходил, пока вас нашел.

– Ого! Да он федералист! – раздались изумленные возгласы.

– Значит, холуи! – заключил Анастасио Монтаньес. – Зря, Панкрасио, ты не продырявил ему котелок.

– А откуда я знал, зачем он явился? Он все твердит, что хочет поговорить с Деметрио: мол, ему бог знает сколько порассказать надо. Но это дела не меняет. Все в свое время. Нам спешить некуда, – ответил Панкрасио, поднимая винтовку.

– Ну и дикари же вы! – возмутился незнакомец, но не успел прибавить ни слова: Анастасио наотмашь ударил его по лицу, и парень, обливаясь кровью, грохнулся наземь.

– Расстрелять этого холуя!

– Повесить его!

– Сжечь! Он же федералист!

Возбужденные повстанцы кричали и выли; кое-кто взял ружье на изготовку.

– А ну, тихо! Молчать! Слышите? Деметрио что-то говорит, – унял их наконец Анастасио.

Деметрио в самом деле захотел узнать, что происходит, и велел подвести к нему пленного.

– Это подлость, командир! Вы только посмотрите! – пожаловался Луис Сервантес, показывая на свои покрытые пятнами крови штаны, на распухшие нос и губы.

– Раз дали, значит, поделом. Впрочем… Ах, сучьи дети! Да кто вы такой? – спросил Деметрио.

– Меня зовут Луис Сервантес, я студент-медик и журналист. Я выступил в защиту революционеров, и за это меня схватили, загнали в казармы…

Его высокопарное и обстоятельное повествование о своих злоключениях лишь развеселило Панкрасио и Сало.

– Я просил ваших людей выслушать меня, втолковывал им, что я ваш искренний единомышленник…

– Едино… чего? – переспросил Деметрио, приложив ладонь к уху.

– Единомышленник, командир. Иными словами, исповедую те же идеалы и защищаю то же дело, что вы.

Деметрио улыбнулся:

– Это какое такое дело мы защищаем?

Озадаченный Луне Сервантес не нашелся, что ответить.

– Смотри, какую рожу скорчил! И охота тебе, Деметрио, с ним канителиться? Не пора ли его прикончить? – нетерпеливо спросил Панкрасио.