Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

Чистый свет звезд искрой сверкнул в предательской мгле на мушке прицела и помог зловещему глазу найти сердце Мариселы. Но вдруг этот крошечный луч словно налился всей тяжестью звезд, оружие опустилось, не выстрелив, и медленно вернулось в кобуру. Глядя сквозь рамку прицела, донья Барбара внезапно увидела себя, озаренную отблесками разложенного на диком и пустынном берегу костра, слушающую Асдрубала, и это скорбное воспоминание укротило ее жестокость.

Долго и неподвижно глядела она на счастливую дочь, и жажда новой жизни, мучившая ее последнее время, воплотилась в волнующее материнское чувство, неведомое до сих пор ее сердцу.

– Он твой. Будь счастлива.

Наконец-то любовь Асдрубала – всего лишь тень, блуждавшая в ее мрачной душе, – приняла форму благородного чувства!

XV. Земля бесчисленных дорог и бескрайних горизонтов

В ту ночь не было света в комнате для совещаний с Компаньоном, но когда утром донья Барбара вышла в патио. Хуан Примито и двое пеонов, сопровождавших ее в Сан-Фернандо, – те, что застрелили Бальбино, и единственные, оставшиеся пока верными ей, – не узнали своей хозяйки. Она состарилась за одну ночь; на ее осунувшемся лице лежали следы бессонницы, хотя и лицо и взгляд выражали трагическое спокойствие отрешенности.

– Это вам, – сказала она молча смотревшим па нее слугам, кладя им в руки по нескольку монет. – Лишнее – на то время, пока не найдете себе другой работы. Здесь теперь нечего делать. Можете уходить. Ты, Хуан Примито, отнесешь письмо доктору Лусардо. И сюда не возвращайся. Оставайся там, если разрешат.

Несколько часов спустя мистер Дэнджер видел, как она ехала по Солончакам. Он поздоровался с ней издали, но не получил ответа. Она ехала неторопливым шагом, устремив вперед взгляд, едва держа в руках приспущенные поводья.

Вокруг лежала сожженная земля, разорванная глубокими оврагами и изборожденная трещинами. Там и тут исхудавшие коровы с печальными глазами исступленно лизали края высохших водоемов и обнажившиеся голыши. Белели на солнце кости тех, что уже пали жертвами насыщенной селитрой земли, не отпускавшей их до тех пор, пока они не подыхали от голода, забыв о пастбищах. Бесчисленные стаи самуро парили над зловонной падалью.

Донья Барбара остановилась, глядя, как упорствует в своем безумии скот, и ей показалось, будто ее собственный, сухой, обложенный язык, сожженный горячкой и жаждой, ощущает шероховатость и горечь земли, которую упрямо лизали животные. Как она похожа на них в своем настойчивом, страстном желании испробовать прелесть любви, губившей ее!… С трудом стряхнув с себя злое очарование этих мест и этой картины, она пришпорила лошадь и продолжала свой мрачный, неторопливый путь.

Что-то необычное происходило в трясине, где всегда царит молчание смерти. Многочисленные пестрые стаи уток, котуа, цапель и других птиц с громкими, тревожными криками описывали над водой круги. Птицы, парившие высоко в воздухе, временами исчезали за пальмовой рощей, другие садились на берегах зловещей заводи, и тогда наступала гнетущая тишина; но вскоре одни возвращались назад, другие взмывали в небо, и все вместе вновь принимались летать над местом, возбуждавшим в них безотчетный ужас.

Несмотря на глубокую задумчивость, донья Барбара внезапно натянула поводья: у края трясины билась и мычала молодая корова, а ее морду обвивал водяной удав, голова которого едва высовывалась из болота.

Животное, дрожа от напряжения, тонуло в вязкой тине; шею свела судорога, глаза побелели от ужаса; в предсмертном поту, собирая последние силы, пленница сопротивлялась могучему объятию огромной змеи.

– Этой уже не уйти, – прошептала донья Барбара. – Сегодня трясина пирует.

Наконец удав начал расслаблять кольца, постепенно поднимаясь над водой, и корова отпрянула назад, стараясь стряхнуть его с морды. Но чудовище медленно сжалось, и его жертва, совсем обессилев, со страшным ревом стала погружаться в трясину и исчезла в гниющей воде, которая тут же сомкнулась над ней, чавкнув, как обжора.

Перепуганные птицы носились в воздухе и кричали без умолку. Донья Барбара бесстрастно смотрела на эту страшную картину. Но вот птицы улетели, опять воцарилась тишина, и потревоженная было трясина вновь обрела зловещее спокойствие. Только легкое волнение морщинило водную гладь, да в том месте, где зеленая корка водорослей разорвалась под тяжестью животного, всплывали пузырьки болотного газа.

Один из них, самый крупный, в желтоватой оболочке, дольше других стоял над поверхностью воды и был похож на глаз желтушного в приступе ярости.

И этот гневный глаз словно смотрел в упор на колеблющуюся женщину…

* * *

Из уст в уста передается новость: исчезла владычица Арауки.

Может быть, она бросилась в трясину, так как видели, что она ехала в том направлении с выражением трагической решимости на лице; но также идут разговоры и о барке, спускавшейся вниз по Арауке, на которой кто-то будто бы видел женщину.

Одно было ясно: она исчезла, изложив свою последнюю волю в письме к доктору Лусардо: