Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

Донья Барбара ничего не замечает вокруг себя, для нее нет больше спящего на правом берегу реки города; она прислушивается лишь к тому, что внезапно завладевает ее душой: к очарованию речного пейзажа, неурочному зову таинственных рек, на которых началась ее история… Желтая Ориноко, красная Атабапо, черная Гуаиння…

Полночь. Поют петухи, лают собаки во дворах. И снова тишина; только слышно, как летают совы. На плоту уже не разговаривают. Зато река принялась шушукаться с черными пирогами.

Донья Барбара останавливается и слушает.

— Все возвращается к своему началу.

XIV. Звезда на мушке

Это было начало конца. Неукротимая и властная женщина, не признававшая никаких преград, встретилась теперь лицом к лицу с тем, против чего не умела бороться. Хитроумный план, осуществленный в Глухой Балке, представлял собой не что иное, как удар вслепую, а побуждение, склонившее ее взвалить на Бальбино Пайбу смерть Колдуна, было началом окончательной капитуляции.

Она предчувствовала крушение надежд, отказавшись от прежнего образа действий, и живший в ее крови индейский фатализм уже толкал се на путь отречения. Зов прошлого, ее дикой юности, прошедшей на великих реках сельвы, был формой новой идеи — отступления.

Тем не менее, превозмогая временный упадок духа, донья Барбара решила вернуться в поместье, заручившись письмом коммерсанта, ставившего Сантоса Лусардо в известность о получении перьев и о назначенной за них цене, в несколько рал превышающей ту, которую должен был выручить Кармелито. Кроме того, она везла с собой составленный ее адвокатом нотариальный акт о фиктивной продаже незаконно отторженных ею альтамирских земель, которую она еще раз намеревалась предложить Лусардо. Эти бумаги были ее последней надеждой, хотя надежды не имели определенной формы: она уже не мечтала о любви, толкнувшей ее на такие жертвы. Время от времени на фоне речного пейзажа перед ее мысленным взором вставал образ Сантоса Лусардо, сливавшийся тут же с расплывчатым, далеким образом Асдрубала, и так же неясно, как лик Асдрубала, видела она теперь лицо Лусардо — тень, отодвигавшуюся все дальше и дальше и меркнущую в трепетном свете нереального мира.

Ho ей не терпелось довести до конца начатое, и это было крайне необходимо, ибо отказ от задуманного стал бы последним ударом по ее пошатнувшейся вере в жизнь.

Засуха вступила в свои права. В это время скот гонят к непересыхающим водоемам, так как животные не могут найти их сами: они либо не знают их, либо забывают, обезумев от жажды. Русла уже обмелевших речушек там и тут пересекали бурые, разбитые копытами тропы, а гнилые трясины, окруженные белесыми закраинами, казались зловонными язвами, которые рубцевались под палящим солнцем, не перестав гноиться. В иных еще оставалось немного воды, илистой и горячей, и в ней разлагались трупы животных; гонимые жаждой, они забирались туда и, раздувшись от опоя, увязали в трясине и гибли. Огромные стаи самуро, алчных до падали, кружили над этими лужами. Смерть, подобно маятнику, висела над льяносами, раскачиваясь от наводнения к засухе, от засухи к наводнению.

Хрустел сожженный солнцем чапарраль, горела ослепительным блеском саванна в кольце миражей, создававших иллюзию голубых заводей, — вод, приносящих лишь отчаяние, ибо сколько бы ни стремился к ним жаждущий, они всегда находились от него на одном и том же расстоянии, неизменно на краю горизонта. Миражем была и несбыточная любовь, к которой на всем скаку неслась донья Барбара.

Прибыв в поместье, где, несмотря на утомительное путешествие и приближавшуюся ночь, она собиралась ненадолго задержаться, чтобы переменить уставшую лошадь, переодеться и привести себя в порядок перед встречей с Лусардо, которую нетерпение не позволяло ей отложить до завтра, она увидела, что в канеях никого нет, кухня заперта и коррали пусты. Один Хуан Примито сидел на месте.

— Что здесь происходит? — спросила она. — Где люди?

— Бежали, — ответил дурачок, не решаясь подойти к ней из боязни, что это слово вызовет в ней приступ ярости. — Сказали, что не хотят больше служить вам, что вы теперь другая, не такая, как прежде, что вдруг возьмете да и свяжете их всех локоть к локтю и выдадите, как миленьких.

Глаза ее сверкнули гневом, и Хуан Примито поспешил сообщить другую новость:

— Дон Лоренсо умер, знаете?

— Давно пора. И так слишком долго тянул. А она? Где она?

— Нинья Марисела? Снова в Альтамире. Доктор увез ее к себе и, по слухам, скоро женится на ней.

При этих словах в донье Барбаре вновь во весь рост встала женщина могучей силы, и, не сказав ни слова, с решимостью, не предвещавшей ничего хорошего, Барбара тут же прыгнула в седло и поскакала в Альтамиру.

Хуан Примито некоторое время стоял, не переставая креститься, затем бросился к кастрюлям, в которых держал питье для ребульонов. Вонзая шпоры в окровавленные бока лошади, из последних сил летевшей галопом, донья Барбара, словно в бреду, громко говорила: