Те, кто внизу. Донья Барбара. Сеньор Президент

Он свернулся клубком, зажал руки между колен, зарылся головой в подушку — только бы остановились пронзительные молнии мыслей. Холодные углы простынь, минутные остановки в бешеном беге сознания. Он вытянул ноги и потрогал пальцами бронзовые прутья кровати. Осторожно открыл глаза. Словно порвал тончайшее кружево ресниц. Глаза — отдушины в потолке… он висит на них, невесомый, как полумрак, без костей, ребра размягчились в хрящи, голова — мягкая, жидкая. Ватная рука сомнамбулы… Дверной молоток… Дома — молотковые деревья. Леса молотковых деревьев — наши города. Падали листья звуков… Нетронутый ствол двери сбросил листья нетронутых звуков… Что же ей делать, как не стучать? Что же им делать, как не открыть? А вот не открывают! Хоть дверь ломай! Стучишь и стучишь, хоть дверь ломай. Стучишь, стучишь — и ничего. Хоть дом ломай…

…Кто?… Кто там?…

Принесли сообщение о чьей-то смерти.

— Ладно, только не заходите, а то он спит. Вот сюда, на стол.

«Сеньор Хоакин Сетон скончался прошедшей ночью. Царствие ему небесное. Супруга, дети и близкие покойного считают своим печальным долгом известить Вас и просят, помолившись за упокой его души, прибыть к выносу тела, который состоится сегодня, в 4 часа пополудни. Адрес покойного: переулок Карросеро».

Сам того не желая, он слушал, как читает служанка сообщение о смерти дона Хоакина Сетона.

Он вынул руку из-под одеяла и подложил ее под голову. По лбу прошел дон Хуан Каналес, одетый в перья; в руках у него четыре червонных туза и четыре сердца Христовых — кастаньеты. На затылке сидела донья Худит; скрипел корсет, стискивая огромный бюст, корсет из металла и паутины, а в античной ее прическе торчал высокий гребень, придававший ей сходство с ведьмой. Затекла рука, он стал потихоньку разгибать пальцы, как разворачивают одежду, в которую забрался скорпион.

Потихоньку, потихоньку…

К плечу поднимался лифт, полный муравьев… К локтю спускался лифт, полный муравьев — магнитов… По трубе руки, И запястью, спускалась в темноте судорога… Его рука — река… река двойных пальцев… До самого пола он чувствовал десять Тысяч ногтей…

Бедненькая — стучит, стучит, и ничего!.. Вот сволочи, мулы! Откроют — плюну в морду… Как дважды два — четыре… Я еще два — шесть… шестнадцать… семнадцать… плюну в морду. Сперва стучала очень хорошо, а к концу — слабо, как будто клювом об землю… Не стучала — могилу себе рыла… Проснуться без надежды! Завтра пойду к ней… Это можно… Скажу, что известия об отце, и можно… А… сегодня тоже можно известия… Можно… даже если не поверит…

«Я ему верю! Это ясно, это совсем ясно, они отреклись от папы и ему сказали, что не хотят меня знать». Так думала Камила на хозяйкиной кровати, морщась от боли в спине, а за перегородкой из старых досок, холста и циновок завсегдатаи трактира обсуждали события минувшего дня — побег генерала, похищение его дочери, подвиги фаворита… Хозяйка притворялась, будто не слышит, а может, — разговлялась этими пересудами.

Сильно закружилась голова, и Камила унеслась далеко от этих вонючих людей. Она падала в пустоту, в тишину.

Крикнуть — неловко… молчать — страшно… Она закричала. Отвратительный холод, как перья мертвой птицы… Прибежала хозяйка.

— Что это с вами? — И увидела, что она позеленела, как бутылка, руки будто палки, зубы стиснуты, глаза закрыты. Хозяйка кинулась к стойке, схватила графинчик, хлебнула агуардиенте, еще набрала в рот, побежала обратно и прыснула Камиле в лицо. От горя она и не заметила, когда ушли клиенты. Она взывала к мадонне и ко всем святым, чтобы скорей от нее забрали эту сеньориту.

«Утром, когда мы прощались, она плакала… Что ж ей было делать!.. Когда люди не верят и вдруг поймут, что им сказали правду, — они всегда плачут, от счастья или от горя…»

Так думал Кара де Анхель на своей кровати, не во сне, не наяву, сгорая в голубоватой небесной яви. И постепенно засыпал, парил над мыслью, без тела, без формы, как теплый воздух, колеблемый собственным дыханием…

А Камила летела в пустоту, высокую, сладостную и страшную, как крест на могиле…

Сои — повелитель, бороздящий темные моря действительности, — принял его на один из своих кораблей. Невидимые руки спасли его от разверстой пасти событий, от голодных волн, ожесточенно рвущих друг у друга куски растерзанных жертв.

— Кто этот человек? — спросил Сон.

— Мигель Кара де Анхель, — отвечали невидимые слуги. Их руки — белые, невесомые тени — торчали из черных теней рукавов.

— Перенесите его на корабль… — Сон задумался… — на корабль влюбленных, которые не надеялись полюбить и позволяли любить себя.

И слуги Сна послушно понесли его на корабль по легкому покрову нереальности, что ложится тончайшей пылью на будничные дела; но цепкая лапа стука вырвала его у них…

…Кровать…

…Служанки…

Нет, не письмо… Мальчишка!

Кара де Анхель провел рукой по глазам и в страхе поднял голову. Около кровати пыхтел мальчишка. Наконец он выговорил:

— Тут… меня… к вам… значит… послали… из трактира хозяйка… чтоб вы туда шли… а то сеньорите… худо очень…