Те места, где королевская охота

Знакомых у него здесь было немало. Этот несуразный человечек был хорошо — слишком хорошо! — известен многим из присутствующих, и не зря они так тщательно старались избегать его внимания. Ибо это был Личный Шут Императора, последний из представителей когда–то многочисленного племени придворных шутов, фигура при Дворе настолько весомая, что одно его слово могло разрушить любую карьеру. Никто не знал, кто он и откуда, но ходили упорные слухи, что его предки давно получили дворянство, и сам он знатен не менее тех, над кем ему вменялось в обязанности потешаться; поговаривали, что он чуть ли не сказочно богат, что… Да мало ли что говорят при дворе о сильных мира сего, пусть даже они каждый день напяливают на себя дурацкий колпак и всегда готовы развлекать Императора. И не только развлекать.

Шут Императора был рыжеват, востролиц, быстроглаз, равно порывист и пластичен в движениях и необыкновенно остер на язык. Он и сейчас не просто так шел по ковровой дорожке — он работал, он вовсю лицедействовал: глумливо раскланивался с одними, демонстративно не замечал других, фамильярно шутил с третьими и грубовато с четвертыми, задирал кавалеров, смачно шлепал по задам благородных матрон, говорил сальности признанных красоткам — и ненормально отреагировать на его приветствия и шутки было чревато как минимум неодобрительным ропотом соседей по залу, а как максимум неудовольствием самого Императора. Поэтому–то гораздо благоразумнее было просто не попадаться ему на глаза.

Что удавалось не всем и не всегда.

— Ну что, байстрюк, нынче уж опаздывать не стал? За лоб свой высокоученый испугался? — бросил он Хастеру, и это было еще ничего, это было почти ласково.

Хастер было облегченно вздохнул, но тут Шут, обежав и оглядев его со всех сторон, прибавил:

— А что ж это ты, милок, так вырядился–то? И вообще выглядишь как–то несообразно. — Шут поднял вверх длинный извилистый палец и произнес, явно цитируя: «Мужчина, одетый по моде, должен иметь круглую спину и квадратное лицо, короткие руки и длинные ноги и быть близоруким…» — Шут ткнул палец едва не в живот стоящему неподалеку пожилому господину. — Вот как это!

Хастер не нашелся, что и сказать: господин, в которого угодил пальцем Шут, был никто иной, как камергер Двора Его Императорского Величества, член Тайного Государственного совета, кавалер кучи всяческих орденов — и вообще человеком он слыл вовсе не плохим, неглупым и образованным.

— Где уж нам, — сказал он чуть смущенно.

— «…Кто же не обладает этим от природы, — тут же продолжил Шут, — должен обратиться к сведущим мастерам; это их дело; в два дня они сделают из вас образец моды».

На это Хастер и вовсе не знал, что ответить.

Но Шуту этого и не было надо — он уже томно глядел на Прекрасную Герцогиню.

— Ах, красотуля! — заворковал он. — И как ты только с этим немодным хлыщом рядом стоишь? Отправь его к «мастерам»! Лучше уж меня к себе в постельку допусти, а? Нет? Ну дай хоть плечико поцеловать… — Он жадно подался к ней, но юная дама не стала ждать, чтобы он потянул с нее палантин, сама приспустила с плеча мех и подставила под поцелуй нежную кожу. Все ахнули, а Шут, будто того и ждал, ткнулся губами куда–то рядом с бретелью платья, а потом преподнес даме леденцового петушка, извлеченного из цилиндра. — Любовью за любовь! — провозгласил он,

Громко ахнула где–то рядом шокированная княжна Зэйне, и Шут, моментально уловив, оказался рядом и растроганно сказал:

— Ах, бедняжка! Ах, ах! — и тут же уставился на герцога: — А ты, герцог? Что же ты не заботишься о своей даме? Ведь она ангел и юдоль всех болезных. Заботься, заботься о ней! — Шут заговорщицки подмигнул. — А о вашей супруге мы уж сами позаботимся.

Герцог побледнел, а княжна, решившая, видно, что ее минула чаша, насторожила уши. И зря!

Шут вдруг подался вперед и доверительно зашептал герцогу прямо в ухо, так, что могли слышать все желающие:

— А знаешь, почему она, — он «незаметно» ткнул пальцем в корсаж княжны, — знаешь, почему она так не любит прозрачные кружева на юбках и разрезы? — (Хастер вздрогнул и, побледнев, глянул на герцогиню, но та, видимо, не поняла) — Знаешь? — повторил Шут и, «понизив» тон до интимного, сообщил на весь зал: — Потому что у нее нога деревянная! Вместо отсохшей после сифилиса!! — рявкнул он дико и визгливо засмеялся.

В могильной тишине сомлевшая княжна грохнулась наконец на пол. Так же резко Шут оборвал смех и, брезгливо глянув на нее, бросил снова герцогу:

— Только об этом никому.

Он вновь посмотрел на княжну и снял скорбно звякнувший свой цилиндр:

— Прими, дитя, и ты залог моей любви.

И на почти бездыханное тело упал леденцовый петушок на палочке, миниатюрный символ его жезла.

Вокруг княжны засуетились дамы, кто–то доставал и совал ей под нос нюхательную соль… А Шут, продолжая распространять вокруг себя дерзости на грани оскорбления и шутки самого дурного тона, пошел как ни в чем ни бывало дальше к трону.