Театр Черепаховой Кошки

Потом он обратил внимание на их машину, припаркованную у обочины. Там, на заднем сиденье, кто-то был. Историку вдруг захотелось посмотреть кто, и он двинулся вперед, словно хотел найти место, с которого удобнее будет высматривать подъезжающую маршрутку.

На заднем сиденье тоже оказалась парочка. Почти такая же: крупный парень и ярко крашенная брюнетка в дубленке с пышным воротником.

Парень обнимал ее, а она сидела, отвернув от него недовольное лицо. Хмурилась, но не вырывалась, позволяя себя обнимать. И историк понял, что все эти побеги, мнимые неудовольствия — всего лишь любимая женская игра. Игра в жертву, где отталкивают и сбегают понарошку. Женщины делают вид, что слабы, чтобы легче было догнать и удержать их.

Парень в машине шептал что-то девушке в самое ухо, и это было почти как поцелуй, он касался ее уха губами. И второй его руки историку было не видно, но можно было предположить, что она где-то внизу, возле ее колен…

Подошла маршрутка. Жена резко махнула рукой, желтый бок скользнул к обочине, и историк вошел в салон. Плюхнулся на сиденье, поплотней запахнул зимнее пальто, спрятал руки в карманы, прикрыл глаза и стал представлять себе эту руку: как она скользит по ее коленям к подолу. А девушка отворачивается и делает вид, что все это ей неприятно.

— Полина, — сказал он на следующий день, заканчивая урок, — жду вас сегодня после занятий у себя. Внесем в доклад последние правки и, думаю, на этом закончим. Хорошо?

Полина кивнула, и ее лицо на мгновение показалось из-под густой челки.

Саша вздохнула с облегчением: «закончим» звучало обнадеживающе.

Через пятнадцать минут после шестого урока школа опустела. Техничка повозила мокрой тряпкой в рекреации и ушла на другой этаж. Вадим был в больнице и не маячил возле кабинета. И этой бледной девочки, вечной спутницы Полины, тоже не было. Все складывалось удачно.

По коридору защелкали каблуками девчоночьи туфли. Историк вошел в кабинет и прикрыл за собою дверь. Шаги приблизились и замерли с той стороны.

Немного помедлив, Полина вошла. Историк встретил ее у порога, пропустил мимо себя, так что ей пришлось почти прижаться к нему, и повернул в двери ключ, заранее вставленный в замочную скважину.

Полина скользнула за парту и низко наклонила голову, настороженно выглядывая из-под густых, падающих на лицо волос. Историк предчувствовал в этом напряженном взгляде начало игры в жертву.

— Ну что ж, Полина, — сказал он, направляясь к своему столу, — конференция не за горами, и мне кажется, мы с тобой неплохо поработали. Как ты считаешь?

Полина снова кивнула.

Историк взял со стула портфель, расстегнул его и вынул оттуда папку с докладом.

— Ну-с, — сказал он, подходя к Полининой парте, и кашлянул, словно не знал, что ему еще сказать. Наклонился. Уловил сладковатый аромат шампуня от ее густых, чисто вымытых волос. Увидел, какая гладкая кожа на ее щеках. И когда он взял Полину за руку, она чуть подалась назад: совсем немного — и это уверило его, что она играет в недотрогу, но на самом деле не хочет, чтобы он ее отпустил.

Полина была удивительно гибкой в его руках, она толкала его, но слабо; она извивалась, отстраняясь, но оставалась возле, она отворачивала лицо, но позволяла целовать себя в шею, в маленькие розовые ушки и в ключицу в разрезе блузы… Он боялся, что, забывшись, Полина начнет кричать, но она молчала: чуть постанывая, закусив губу. Она хорошо знала правила этой игры, доступной теперь не только юным, но и ему: вновь доступной ему игры…

А потом, когда все было кончено, историк зарылся пальцами в ее густые волосы, отвел пряди прочь от лица — и вдруг увидел ее глаза. И остановился. Замер. Обмер.

Он хорошо знал эти глаза. Это были Янины глаза — маленькой Яны, которая болела холециститом и, пока болела, каждую ночь видела, как за ней гонится монстр. Она не могла проснуться до тех пор, пока монстр не хватал ее и не приходило ощущение, что ей уже не вырваться. Она вскакивала с кровати с криком и бежала к родителям. Сон не переставал быть для нее реальностью в тот момент, когда она включала прикроватную лампу, и историк видел ее лицо с точно такими же глазами, где были только ужас и безнадежное отчаяние.

— Прости, — сказал он, отпуская Полину. — Прости. Что же ты не сказала… Я же не думал… Я думал…

Он осторожно взял ее за плечи и поднял на ноги. Оправил, как мог, блузку, опустил задранную юбку, пригладил растрепанные волосы. Поднял с пола Полинину сумку, заправив туда выехавшие наполовину тетради, повесил ей на плечо.

Потом отпер дверь, выглянул в пустую рекреацию и все так же, осторожно, за плечи, вывел Полину в коридор. Запер кабинет и, нервно покашливая, пошел к лестнице на второй этаж, словно ему надо было в учительскую.

Он не слышал ее шагов и очень надеялся, что Полина пойдет-таки домой, а не останется стоять перед дверью запертого кабинета.

4

Саша все время думала о Полине, об историке и о теории пазлов.