Театр на Арбатской площади

Он-то надолго застрял в Ярославле. Хозяин купил там не один, а два дома. Там же открыл не одну, а две лавки.

Сперва он, Фёдор, очень скучал по Сане. Думал беспрестанно. Рвался в Москву. А как узнал про московские пожары и что от Арбатского театра остались одни лишь головешки, сразу сник. Зачем ему была Москва? И разве Саня могла быть в Москве после такого пожара? И разве узнать ему, где она?

А потом дела завертели. Завертели, закрутили, и всё реже и реже вспоминалась ему Саня, а потом и вовсе забыл. Лишь иногда в памяти мелькнёт её лицо. Мелькнёт и пронесётся, будто светлая звёздочка по ночному небу…

Он насилу дождался конца второго акта. Едва спустили занавес, кинулся к той дверке, которая вела за кулисы.

Публика галдела: «Фора! Фора!» Топала ногами, всплескивала ладонями. А он не мог понять, как она играла, хорошей ли была актрисой. Сейчас думал лишь об одном: увидеть её… Сейчас ему казалось, что все эти годы он только и думал о ней, только и ждал этой встречи. Почему же они так и не свиделись? Может, мало он её искал? Плохо искал?

— Вам кого, сударь? — спросил служитель театра, когда Фёдор оказался за кулисами.

Фёдор назвал фамилию актрисы.

Но его не пропустили. Ответили, что пускать, мол, строго-настрого никого не велено.

Тогда Фёдор, торопясь и волнуясь, написал:

«Ежели Вы та самая Саня, дозвольте увидеть Вас.

 Фёдор».

Когда Сане вручили записку Фёдора, её сердце словно перестало биться, закружилась голова. Словно бы комната перевернулась вверх тормашками.

Фёдор? Неужто Федя?

О боже праведный, нашёл её! В далёком городе. Стало быть, искал? Хотел найти? Тосковал по ней все эти годы, ежели в поисках занесло его в такую глушь…

— Пусть идёт! — приказала она подавшему ей записку. — Проси…

Прижав руки к груди, не дыша, смотрела она на дверь. Какое же свершилось чудо! Спустя столько лет, уже потеряв всякую надежду, она всё-таки сейчас его увидит…

И она расскажет ему, как ждала его каждый день все эти годы. Она расскажет, как всё время, пока злодеи были в Москве, бегала она на Арбатскую площадь. Как, хоронясь в развалинах, страшась разбойных и голодных французских солдат, неизменно, всякий-всякий день прибегала она на то место, где стоял театр. Ей всё казалось: коли жив Степан Акимыч, и он придёт на пепелище своего любимого театра. И Федя, как только вернётся в Москву, и Федя тоже придёт сюда. Обязательно придёт! А куда же ещё? Где же ещё он будет искать её, свою Саню?

Потом дедушку Акимыча уже перестала ждать. Узнала, что дедушка погиб. Рассказали ей, как в первый же день в театр явились французские офицеры и приказали Степану Акимычу приготовить всё для спектакля — сам император желает присутствовать на представлении. И как дедушка Акимыч, не испугавшись французских офицеров, затопал на них и закричал: «Сего не будет, милостивые государи! Пока я жив, нога вражья не преступит этого порога…»

Так оно было или не так, теперь не узнать. Но пожар начался внутри здания. Может, сам дедушка Акимыч и учинил поджог. Ведь такой махонький, такой старенький — не испугался ведь…

Узнав об этом, Санька ревмя ревела.

Теперь, через столько лет, она понять не может, как вынесла, как всё вытерпела в той страшной, разрушенной, сожжённой и занятой врагами Москве. Только и жила одной надеждой, что их прогонят вместе с Бонапартом, а тогда вернутся свои. И Федя вернётся. И они встретятся, она и Федя.

Сама голодная и бесприютная, со злобной радостью она видела, как день ото дня всё хуже и хуже приходится врагу. Как голодают, как холодают, как на глазах меняются лихие наполеоновские солдаты, превращаясь в толпу бродяг. Смеялась до упаду, когда с наступлением осенних холодов впервые увидела этих солдат в розовых и голубых атласных салопах, в каких разгуливали московские купчики по Кузнецкому мосту и Тверскому бульвару…

— Так вам и надо, так вам и надо, — повторяла со злорадством. — И голод, и холод, и салопы — всё заслужили…

Но как ни худо было ей в то время, всё равно каждый день приходила на Арбатскую площадь: дедушку перестала ждать, а Федю всё равно ждала. Ни голода, ни холода — ничего не страшилась. Ободранная, худая, вся почерневшая — всё ждала, всё ждала…

И вот он здесь.

И вот открывается дверь. И он входит.

Почему Саня не кинулась ему навстречу с протянутыми руками, как мечталась ей эта встреча? Почему не склонила головы к его плечу, почему не заплакала счастливыми слезами? Что остановило её?

Она шагу не сделала ему навстречу. Прильнув к стене спиной, по стене распластала руки.

Он же воскликнул:

— Саня!.. — и рванулся к ней. Потом осёкся и заговорил, но уже другим голосом: — Не думал встретить здесь…

Она молчала.

А он ей — уже спокойнее, уже овладев собою:

— Благодарен вам… Никак не думал увидеть здесь…

Она по-прежнему молчала. Волнение словно железным ободом сдавило горло, слова из себя не могла выдавить. Наконец тихо проговорила:

— И вам спасибо, что вспомнили, Фёдор… — и запнулась. — Не знаю, как вас по батюшке…

Он подсказал. Она же, чуть улыбнувшись, продолжала:

— Вот уж чего не знала, того не знала…