Театр начинается с выстрела

И мы с ней пошли на дело! Стоя в глубине ложи осветителя, мы отлично видели и сцену, и сидевшего за столом Воронцова. Он как раз только что закончил очередную оскорбительную тираду в адрес Анны, получил в награду восхищенную улыбку Лукьяновой и был доволен собой, как обожравшийся сметаны кот. Тут-то я ему пир души и подпортила. Его лежавший на столе смартфон жалобно пискнул, явно почувствовав, что хозяину сейчас придется очень несладко. Воронцов глянул на него, взял в руки, чтобы посмотреть, что это там ему пришло. И посмотрел! Ох, как же он с лица сбледнул! Вскочил на ноги, с минуту беззвучно открывал рот, хватая воздух, потом, судя по движениям, удалил сообщение, сел и начал прямо руками вытирать потоком хлынувший по его лицу пот — я же говорила: тяжелое детство, пользоваться носовыми платками его явно не учили. Поняв, что с ним что-то случилось, все замолчали и уставились на него, а он, казалось, ничего вокруг не замечал. Ваш выход, госпожа Охотникова! И я позвонила Воронцову.

— Что, гений режиссуры — и в постели? Понравилось? — ласково поинтересовалась я, когда он мне ответил. — У меня таких кадров еще мно-о-ого! Целая короткометражка. И я очень хочу, чтобы мое операторское искусство оценил как можно больший круг людей, поэтому собираюсь выложить запись в Интернет. А чтобы твоя жена и ее братья ни в коем случае не пропустили твой дебют в качестве исполнителя главной мужской роли, я вышлю запись на их электронные адреса. Уверена, что они даже не подозревали о твоем выдающемся творческом потенциале, но обязательно оценят его по достоинству. Правда, после этого свой следующий спектакль тебе придется ставить не южнее Ямала, чтобы они до тебя не добрались, но что это значит по сравнению с пережитыми минутами истинной славы. Ты ведь именно к ней стремился?

За время моего недлинного монолога на лице Воронцова отразилась вся присущая человеку палитра чувств, а цвет лица с калейдоскопической скоростью менялся от мертвенно-бледного до устрашающе-багрового и обратно. Казалось, еще чуть-чуть, и его кондрашка хватит.

— Кто ты? — с трудом выдавил он из себя, когда я смолкла.

— Алекто, — торжественно заявила я. — Одна из трех эриний. Еще меня зовут непрощающей, безжалостной, непримиримой, а также никогда не отдыхающей. Так что ты от меня легко не отделаешься.

— Что ты хочешь? У меня нет денег, — крикнул он, и я слышала, как стучат его зубы.

— Мне не нужны деньги. И простить тебя я тем более не могу — против природы не пойдешь. Но я могу отсрочить месть.

— Что я должен сделать? — вскочив со стула, заорал он.

— Ты издевался над уважаемой женщиной, плевка которой не стоишь! — высокопарным слогом продолжила я. — Ты унижал ее в угоду своей любовнице! Пользуясь своим положением, ты тешил свое самолюбие, ты наслаждался своей безнаказанностью и должен быть за это наказан. Но! Если ты вымолишь у нее прощение, прямо сейчас, в присутствии тех же людей, перед которыми ее оскорблял, я отложу казнь. Если же она тебя не простит, то я совершу обещанное. Приступай!

Я отключила телефон и стала с интересом смотреть, что будет делать этот подонок. А Воронцов стоял красный, потный, растерянный, руки ходили ходуном, а ноги его явно не держали, потому что он рухнул на стул. Но он тут же, хоть и с трудом, встал и, нетвердой походкой добредя до сцены и бухнувшись на колени, взмолился:

— Анна Николаевна! Не погубите!

Ермакова застыла памятником самой себе, а в ее мгновенно округлившихся глазах читалось такое изумление, которое она никогда не смогла бы сыграть при всей своей гениальности. А Воронцов исходил словесным поносом: он просил прощения за свою несдержанность в словах, объясняя ее присущей истинному творцу тонкостью душевной организации, невыносимыми терзаниями и неусыпной болью за свою детище — спектакль, о котором он думает и днем и ночью. Он клялся, что ни с кем и ни с чем не сравнимая игра Анны всегда была для него источником вдохновения, а она сама — образцом преданности искусству. И не оскорблял он ее вовсе, а пытался довести до такого состояния, чтобы она прочувствовала все переживания Нины Арбениной и потом смогла отобразить их в своей игре.

Несколько пришедшая в себя Ермакова, с презрением глядя на него, как на извивавшегося у ее ног червяка, брезгливо сказала:

— Знаете, Дмитрий Викторович, вы мне сейчас даже еще более противны, чем тогда, когда надо мной издевались. Я не знаю, что с вами случилось, но оставьте эту исповедь для более наивного слушателя.

Однако Воронцова было уже не остановить. Понимая, что не только его карьера, но и дальнейшее безбедное существование зависят только от одного слова Анны, он — не ожидала от него такой прыти — вскарабкался на сцену и бросился к ней. Опять упав на колени, он пытался обхватить ее ноги, а она пятилась от него и отбивалась, как могла. Хорошо, что на ней было платье, потому что юбку он с нее точно стащил бы.

— Да вызовите кто-нибудь врача! — не выдержав, закричала она. — Он же с ума сошел!

— Анна Николаевна! Одно слово! Только одно слово! Скажите, что вы меня простили! — умолял он.