Театр тьмы

Вторую запись с чистосердечным признанием я удалила еще в больнице. Я больше не хотела иметь дел с театром «GRIM», не хотела писать про него. При этом весь рабочий стол в моей съемной квартире был завален исписанными листами с предполагаемыми теориями, а ноутбук лопался от документов с «зарисовками» будущего репортажа, к которым я возвращалась первые недели раз за разом. Перечитывала заметки и поражалась своей наивности и слепоте. За полтора месяца я обработала историю Кристофера Бейла, перевела в текст историю жены профессора Мэри Томпсон. Даже Эндрю Фаррелу посвятила пару строк, хотя на тот момент еще не знала, кто он такой. Признаюсь – даже тетрадь, которую принесла Джейн, не сильно помогла познакомиться с бывшим актером «GRIM». Я нашла ответы на большинство вопросов, и все же многое ускользало от меня.

Исписанные листы тетради я мелко порезала, превращая их в настоящую кашу. Я боялась, что Чарльз вернется за мемуарами (хотя прав был Кевин – это совсем не мемуары, а жалкая попытка не забыть прошлое, которое ускользало от Эндрю), поэтому, узнав все, что могла, я уничтожила улику.

Я была такой дурой. Думала, что художественный руководитель театра «GRIM» – сбежавший из тюрьмы Кристофер Бейл. Весь май я создавала репортаж, который был настолько далек от реального положения вещей, что становилось смешно. Смешно до хрипоты, истерики и непрошеных слез.

Элизабет Боуэн, ответственная за стажеров в «Таймс», ничего не ответила на сообщение, в котором я написала, что не смогла выполнить задание редакции. Уж не знаю, что она обо мне подумала, да и подумала ли вообще хоть что-то – может, просто выругалась, – но мне было все равно на ее реакцию. Да, я могла написать новость про ограбление поезда и стать самым знаменитым журналистом 2019 года – все-таки прошлые нераскрытые дела имеют большой вес в настоящем, – но я не сделала этого по двум причинам. Во-первых, моя дурная голова до сих пор переживала за Тома и других актеров. Во-вторых, слова Харта были только наполовину правдой, а я не имела права описывать ложные события. Без имен, дат, хронологии. Да что это за репортаж? Что за ерунда? Сочинение первоклассника.

Так шло время. И мысли о местонахождении актеров стали волновать меня все больше и больше. Даже ненавидя его, я не могла о нем забыть. Первые месяцы даже пыталась разыскать труппу – отслеживала театральные фестивали по всему миру, читала британскую прессу в надежде увидеть знакомые имена. Думала, что вот-вот наткнусь на кричащий заголовок: «Пострадавшие от пожара актеры театра «GRIM» дают первое представление уже через неделю в новом месте!» Но ничего этого не было. Про актеров не писали. Пожару пресса тоже не уделила большого внимания – всего лишь пара строк о «доме актеров, в котором пахнет гарью». Никто не сгорел, поэтому стервятники не посчитали нужным придавать событие огласке. Скучно ведь. Никакой сенсации.

При этом я разочаровалась в журналистике и во всем, во что верила, – профессия блюстителя правды теперь казалась смешной, журналисты – подхалимами. Я жила среди пустоты, из которой не выбралась бы без помощи Джейн. Подруга день за днем вселяла в меня силы и давала понять, что мое состояние – это всего лишь посттравматический синдром. Она уверяла, что совсем скоро все станет как прежде.

– Тебе нужно время, – говорила Джейн. – Уверена, через неделю ты снова станешь отчаянной журналисткой, мечтающей разоблачить всех подпольных преступников.

В итоге я пришла к тому, с чего начинала. Осенью устроилась бариста в большую кофейню на Пикадилли и по привычке продолжила копить на учебу в магистратуре. Но не из-за сильного желания работать в прессе, а просто по привычке.

– Почему ты снова нашла работу на этой улице? – с негодованием спросила Джейн, когда я рассказала ей о новом рабочем месте. С писаниной новостей для ее знакомого Ирвина не сложилось: из-за моих «больничных каникул» все договоренности сорвались, да и внутреннее состояние не располагало к написанию текстов.

– Так вышло, – спокойно ответила я.

На самом деле я специально искала работу у театра. Нет, я не причисляла свое поведение к стокгольмскому синдрому. Дело было в другом. Когда ненависть внутри стихла, я начала тосковала по театру. Одновременно ненавидела, боготворила и скучала. Без Тома и других актеров Лондон потерял что-то очень большое и весомое – чуть ли не сердце.

Не надеясь на осуществление позорной мечты, я обошла почти все кафе, спрашивая, нужны ли им бариста. Никогда раньше я не была такой отчаянной, как в тот период жизни. Я оставалась настырной до последнего, и удача улыбнулась: меня взяли на работу в кофейню в двух кварталах от театра.