ТЕАТР В КВАДРАТЕ ОБСТРЕЛА

Но еще раньше артисты театра пришли в радиокомитет. Ленинградцы с радостью узнавали лукавый, мягкий говорок Грановской, чуть хрипловатый, исполненный женственности голос Казико, язвительный смешок Софронова, раздумчивую речь Ларикова, густой бас Полицеймако. У микрофона ставились «Суворов» (эту радиопьесу сделали на основе драмы И. Бахтерева и А. Разумовского с привлечением эпизодов, взятых из других известных или забытых пьес о великом полководце), серия передач по роману Диккенса «Записки Пиквикского клуба», «Иван Никулин – русский матрос» Л. Соловьева, «Враги» Горького, «Мертвые души» с Софроновым в роли Чичикова и Ведущим – Полицеймако, «Ревизор», «Свадьба Кречинского».

«Театр у микрофона» снова звучал в эфире. Бил источник человечности и юмора, сердечности и оптимизма. Актеры не видели своих слушателей, не слышали аплодисментов, не ощущали горячих токов, какие соединяют в театре сцену и зрительный зал. Но работа их в блокадном «Театре у микрофона» оказалась не менее благодарной, чем на сцене. Потому что люди нуждались в этих спектаклях, испытывая высокое волнение, рожденное искусством. Потому что репродукторы вводили актеров в каждый дом, и зрительным залом становился целый город.

Если в сорок первом году, в начале войны и блокады, ленинградское радио транслировало немало суховатых и прямолинейных пропагандистских передач, то уже в сорок втором дело изменилось. Стало очевидным, что лучшей пропагандой оказывается сердечный разговор. Редакторы начали строже относиться к трескучим, легковесным текстам. Весной сорок второго года красный редакторский карандаш уже вычеркнул в «Радиохронике» такой стихотворный перл: «Не землянка – дом культуры собственной архитектуры. А у немцев – вши да блохи и делишки очень плохи». Голос Ленинграда с каждым месяцем становился правдивее. И далекие страны откликались дружбой на дружеский голос осажденного города.

9 мая сорок второго года – вдумайтесь в эту дату! Это еще не историческая веха, а всего лишь рядовой блокадный день, отделенный от Дня Победы целыми тремя годами, – в очередной «Радиохронике» передавался текст выступления по английскому радио писателя Джона Пристли. «На днях я отправился на большой авиационный завод провести беседу с английскими рабочими, – говорил Пристли. – Я сказал, что мне хочется побеседовать с ними, потому что сейчас они занимают второе место в мире. Первое место принадлежит советским людям, вступившим в ряды Красной Армии и мужественно сражающимся. Не успел я произнести эти слова, как бурные овации потрясли стены здания… В большой аудитории, где в тот день собрались сотни рабочих, членов профсоюза, мне думается, едва ли было три коммуниста. Вне всякого сомнения, прогремевшие овации были не из тех, которые автоматически адресуют своей политической партии. В них не было ничего автоматического. Вы просто видели, что люди должны дать выход своим чувствам, и они аплодируют…»

Уже летом сорок второго года художественное вещание на ленинградском радио приобрело четкий, деловой ритм. По понедельникам под председательством Н. Ходзы обсуждались прошедшие за неделю литературные и музыкальные передачи. Появилась новая радиорубрика: «В последний час» – ее ждали все. 27 ноября сорок второго года Вишневский услышал в уличной толпе разговор: «Скоро конец войне – в три часа ночи по радио песни передают». До конца войны было еще далеко. Но близок был счастливый день прорыва блокады. И ленинградские репродукторы, все до единого, и те, что были изранены, и те, чей голос охрип от блокадных невзгод, в одну и ту же минуту торжественно провозгласили: «Внимание! Говорит Ленинград! На днях наши войска, расположенные южнее Ладожского озера, перешли в наступление против немецко-фашистских войск, блокировавших город Ленинград… Наступление наших войск проходило с двух сторон… После семидневных боев войска Волховского и Ленинградского фронтов 18 января соединились и тем самым прорвали блокаду Ленинграда…»

Репродукторы повторяли эти слова живым, кричали мертвым, что идет возмездие.

Люди кинулись к Дому радио, двинулись отовсюду, с самых далеких улиц, отправились на Малую Садовую, с опухшими ногами, даже те, кому не суждено было до нее дойти. Люди просили: «Дайте сказать хоть несколько слов землякам!» Приходили командиры и красноармейцы Ленинградского фронта. Приходили летчики – те, что прикрывали город своими крыльями с высоты балтийского неба. Приходили те, кто потерял в дни блокады всех близких, родных, чтобы здесь, обращаясь к согражданам, снова обрести близких, сродненных общей судьбой. Пропуска в тот день выдавались мгновенно. Ослабевших, поддерживая под руки, вели по лестнице в студии. Какая-то пожилая женщина не смогла подняться выше второго этажа; она сидела на стуле и горько плакала… На другой день почта доставила в Дом радио больше полусотни горячих поздравительных телеграмм из Москвы, Куйбышева, Свердловска, Чистополя, Уфы… Это были самые ликующие телеграммы, которые когда-либо возникали на белой узкой бумажной ленте аппаратов ленинградского почтамта.