Театральная фантазия на тему… Мысли благие и зловредные

Как я говорил, в «Вальпургиевой ночи» заняты ведущие актеры театра: Виктор Раков, Сергей Степанченко, Александра Захарова. Моя дочь воплощает на сцене невероятно интересный и сложный женский образ, слепленный из нескольких образов. Кроме того, от Александры потребовалось и музыкальное мастерство. С самого начала я решил, что она должна играть на аккордео– не, но это было сопряжено со многими трудностями. Потому что, когда она дома работала… У меня две собаки, и они начинали выть безобразным образом, подстраиваясь в терцию, между прочим, большая и маленькая. И было сложно. Но тем не менее для правой руки она выучила партию.

И поет она неплохо, недаром в музыкальной школе занималась. Словом, если что – сможет подрабатывать с отдельным номером.

Но, помимо музыкальных и хореографических номеров, в спектакле еще присутствует ненормативная лексика. Более того, у нас даже ангелы нехорошими словами ругаются…

Журналюги все пытают меня: «Не боюсь ли, что в нынешние непростые времена спектакль просто-напросто закроют?»

Прекрасно знаю, как это бывает, ведь у меня не раз закрывали постановки в советские времена. «Три девушки в голубом» закрывали, «Доходное место», с «Тилем» тоже была долгая история, когда все висело на волоске, вопрос стоял не только о закрытии спектакля, но и о моем увольнении из театра – и стоял вполне конкретно. Я тогда чудом удержался. Все было, и я очень хорошо это помню. Да, сегодня все возвращается, но, как водится, в виде фарса. Тогда закрывали сверху. А теперь – какие-то странные народные инициативы… Какие-то группы людей, которых что-то оскорбляет. И никогда не знаешь, что на этот раз их оскорбит. Весьма в этом контексте показательна история с закрытием оперы «Тангейзер» в Новосибирске.

Но тем не менее буду до последнего стоять на своем… Звучащий в спектакле мат мы стыдливо называем «народными грубостями». Убежден, если совсем лишить произведения Венечки Ерофеева ненормативной лексики – это все-таки будет предательство в отношении автора. Тогда не надо за него и браться, если нет смелости, если нет желания каким-то образом соответствовать его духу, его стилистике. Поэтому у нас нет-нет да что-то проскальзывает. И я немножко напрягаюсь, когда приходит какое-то начальство или руководство в театр. Но, надо сказать, на муниципальном уровне все у нас благополучно. Когда уже немножко повыше – там возникает некоторое недоумение, но не более того. Поэтому я надеюсь, что ангел-хранитель мой мне поможет, и спектакль пройдет мимо всяких рифов и барьеров.

Мое лучшее творение

Моя жена Нина особенно стала дорожить мной после появления на свет произведения под названием Александра Захарова. Саша родилась в 1962 году, а брак с Ниной мы зарегистрировали в 1956-м. Нине пришлось преодолеть определенные трудности, связанные со здоровьем, чтобы ребенок мог наконец родиться. Сейчас уже не скажу с уверенностью, но, по-моему, я больше хотел мальчика. А когда появилась девочка, мне было все равно радостно, что кто-то у нас есть. Жена предложила назвать дочку Александрой. Так звали мою прабабушку. Я даже смутно помнил, как мы сидели с ней в свете коптилки – в Москве моего детства часто выключали электричество, и она что-то рассказывала, но не то, что сейчас было бы интересно выпутывать из лабиринтов памяти…

Зато не забуду, как в роддоме мне передали сверточек, я заглянул в него и понял – мое творение. Событие отпечаталось в мозгу, словно выбитое золотыми гвоздями. Первые два года я относился к дочери как к совершеннейшему несмышленышу. От двух до пяти, считал Чуковский, за детьми надо записывать, а я из-за работы очень мало уделял времени Саше и почти ничего не помню. Разве что какие-то трогательные моменты…

Несмышленыш подошел и впервые сказал: «Папа…» Комок подступил у меня к горлу, я часто-часто заморгал. Это был очень яркий и памятный момент сентиментального подавления.

Нина занималась с дочерью куда больше меня. Здоровье у Саши было слабое, Нина холила ее, лелеяла и однажды даже спасла, выходила, когда врачи уже ни на что не надеялись.

В подростковом возрасте в Александре удивительным образом сочетались серьезность и разгильдяйство. Как-то раз я притащил домой книгу Бердяева. Саша забрала ее к себе и стала переписывать в тетрадку. Она тогда была в четвертом классе. Я, конечно, удивился и спросил, зачем ей это надо. Но она не ответила. Александра была, мягко говоря, с некоторыми дисциплинарными заскоками и училась неважно. Когда по физике за четверть ей поставили пять, у меня это вызвало приступ смеха.

– Что смешного? – поинтересовалась она.

– Этого просто не может быть, – ответил я. – В нашей семье пятерка по физике – нереально.