Театральная история

— Хотя любая помойка полна мрака, — говорит господин Ганель и уныло добавляет: — Уж ты мне поверь.

— В моем назначении на Джульетту есть что-то педерастическое, — уверяю я моих новых друзей — карлика и звезду.

— Брось, Саня! — говорит Сергей.

“Ах, я уже Саня”, — отмечаю я с удовольствием, но и с обидой: Сергей может запросто начать со мной фамильярничать, и я должен почитать это за честь. А если бы я попробовал назвать его, например, “Серый”?

— Друзья мои, — маленькая ручка господина Ганеля крепко держит рюмку, карие глаза смотрят еще теплее, чем сегодня днем в гримерке, — как же вам повезло, что вы служите в выдающемся театре! Мой лучший друг, мой друг бесценный всю жизнь играл Незнайку. Он спивался от этой жизни в Солнечном городе, он ненавидел актера, игравшего Знайку — и так сорок лет подряд…

А умер он год назад, так и не попробовав никакой другой роли. За гробом шли только я и его подруга, которая всю жизнь была Красной Шапочкой. Она хотела положить в его могилу широкую шляпу Незнайки, но я не допустил: пусть хоть там он побудет самим собой.

Господин Ганель раскрыл тонкогубый рот и, не чокаясь с нами, опрокинул рюмочку.

— Грустная твоя история, — говорит Сергей и жестом просит официанта принести еще бутылочку.

— А все-таки в моем назначении есть что-то педерастическое, — упрямо повторяю я и начинаю охоту: принимаюсь гонять кусок груздя вилкой

по тарелке.

— Саня! Все! Хорош! — кричит ведущий актер. — Не бойся косых взглядов! Знаешь, как надо думать про всех: “Ты гондон, и ты гондон, а я — Виконт де Бражелон!”

— Ну хоть что-то педерастическое все же есть? — упрямствую я и вижу, как на нашем столе воцаряется еще одна бутылка восхитительной финской водки. Предвкушая еще большее опьянение, я грустновато добавляю: — Ты глубок, и я глубок — заходи на огонек!

…Черный провал. С трудом открываю глаза и вижу: моего исчезновения никто не заметил.

— А знаете, господа, у меня есть настоящий дар, — вдруг объявляет Ганель.

— Обижаешь, — улыбаясь, отвечает Сергей.

— Я про другой дар, про другой… Я слышу чужие мысли.

— Да ты опасен, — смеется Сергей.

— Саша, можешь дать мне отпить глоток из твоей рюмки? — просит господин Ганель.

Я протягиваю рюмку на тоненькой ножке.

Господин Ганель делает мелкий глоток:

— Ты совсем недавно думал: “Неужели из нас троих только Максик и будет счастлив?” Да? Ты думал так? Максик — это ребенок? У тебя сын?

Наверное, водка виной тому, что я просто восхитился, а не испугался дара господина Ганеля.

— Нет, не Максик, а Марсик, и не ребенок, а кот! Но вы, господин, Ганель, просто восторг! — Я аплодирую ему прямо в лицо.

— Не дадите мне на секундочку надеть ваше кольцо? — спрашивает господин Ганель у Сергея, и тот, ни секунды не смущаясь, снимает обручальное кольцо и протягивает карлику. Господин Ганель надевает его, на секунду закрывает глаза…

— Фейерверк над океаном, гигантские цветы и звезды вылетают прямо из воды и гаснут в небе… Потом начинается дождь над океаном, и я слышу только монологи Ромео — почему-то разными голосами… — Карлик говорит, полуприкрыв глаза, как бы в легкой медитации. — И звучат аплодисменты… Ветер приносит их откуда-то издалека…

— Я как раз сейчас интонацию для Ромео искал! А аплодисменты — они всегда со мной, — смеется ведущий наш актер. — Ну, за твой дар, Ганель!

Сергей пьет. Мы с ним уже здорово набрались, раз воспринимаем чудо как должное.

В ресторан вошел Сильвестр Андреев. Сел за несколько столиков от компании, теплеющей на глазах. Заказал рюмку водки, бутылку воды и салат. Глядя на веселую троицу, Андреев подумал: “Интересно, что Сережа делает с ними? Алкогольный мезальянс…” Сильвестр поднял рюмку, шумно выдохнул и отправил в горло сто грамм. Посмотрел повеселевшим взглядом на господина Ганеля и Александра. Подумал: “На ловца и зверь бежит”.

Перед началом репетиций нового спектакля Сильвестр всегда совершал, как он это называл, “жертвоприношение”. Он смотрел на ошеломленного близостью к ведущему актеру Александра, на господина Ганеля, который что-то неутомимо рассказывал. Режиссер выбирал, кого из них принести в жертву новому спектаклю.

Сильвестр открыл кошелек, дабы извлечь оттуда монетку. Пусть судьба решит сама.

Бутылка опустошена, я иду в туалет, возвращаюсь и объявляю, что сейчас скажу длинный религиозный тост. Ведь Богу уже давно пора проникнуть в наш разговор: в нас почти три литра водки. Сергей и господин Ганель слушают с необыкновенным вниманием.

Я начинаю говорить слогом, который использую либо когда сильно пьян, либо очень мечтателен, либо очень несчастен.

— Долгие тысячелетия человек был уверен: глаза Бога пронзают его до дна. А потому он старался избегать противоречий, стремился к единству и цельности. Сейчас все мы чувствуем: Бог на нас больше не смотрит. И то, что в прошлом было глазами Бога, распалось на миллионы осколков — на глаза людей.

До Сильвестра доносятся слова о Боге. На лице режиссера появляется презрительная усмешка. Он не любит актеров-философов.

Монетка наготове.