Театральная история

— Брависсимо! — закричал режиссер и добавил почему-то. — Бель канто! Дорогие мои! — говорил-колдовал-восклицал Сильвестр. — Мы вас так опоэтизируем, что даже такие гомофобы, как я, видя вас на сцене, воскликнут: “Вот это Любовь!” Такая Любовь бессмертна. Ради нее стоит жить, ради нее стоит умереть!

…Александр и Сергей ехали в Москву в полном молчании, иногда, при резких поворотах, касаясь друг друга плечами. С ужасом и восторгом Саша ощущал все возрастающую нежность к Сергею. Преображенский ничего подобного не чувствовал: он был высококлассным актером. Он подумывал: а не уйти ли ему из театра, который возглавляет пусть гениальный, но самодур? Но знал, что не сделает этого: актерский инстинкт был против. Сергей чувствовал: через тернии он снова проберется к звездам. И еще прочнее утвердится в статусе звезды.

Александр приехал домой, схватил дневник и стал лихорадочно описывать свои чувства.

…Прошла неделя — она и отделила осень от зимы.

Снег перестал таять.

Александр был счастлив: “паразит”, заселенный в него Шекспиром, становился все влиятельнее.

Наташа приглядывалась к Александру все настороженнее, с подозрением слушая участившиеся комплименты.

Холодная, депрессивная Москва гнала Наташу, как и тысячи других прекраснополых существ, в светящиеся магазины. Там она, вместе с другими растерянными женщинами, утешалась шопингом. Покупала вещи себе, порой покупала подарки Александру. А он с какой-то лихорадочной частотой дарил ей цветы, дарил недорогие вещи. А в один прекрасный день даже дал ей ключ он своей квартиры. Так он пытался доказать себе, что театральные чувства не влияют на его жизнь.

Отравление несыгранными ролями

Сергей Преображенский думал об Александре, сидя в своей комнате. Вспоминая его трепетную игру, его томные взоры, Сергей нервно постукивал пальцами по письменному столу. Он с некоторым недовольством думал о том, что коллега вырвался в своих чувствах далеко за пределы роли.

“Но в конце концов, — решил Сергей, — каждый входит в роль так глубоко, как может… Да и чем мне помешает это Cашино… наваждение?”

Преображенский перестал наконец барабанить по столу. Почувствовал, что тело просит действий. Встал, несколько раз наклонился, прикасаясь к полу кончиками пальцев, и невольно залюбовался своими руками — тонкими, аристократически бледными. Он распрямился и почувствовал, что тело стало гораздо оптимистичней. Подошел к окну и посмотрел вниз.

Во дворе, под фонарем, разгребал снег дворник-узбек. Возраст его определить было трудно — что-то около сорока. Он монотонно двигал лопатой.

Сергей представил, как этот немолодой уже мужчина коротким и кротким шагом возвращается в свою каморку, где царит полумрак; как на дырявом коврике он творит молитву; как, пожевав невкусную лепешку, ложится на твердую кровать, застеленную грязным тряпьем. И тяжело засыпает, сложив, словно покойник, руки на груди. А назавтра, кряхтя, он встанет, так же тихо помолится на коврике никогда не отвечающему ему Богу, наденет тулуп на свое тело, рожденное для узбекского солнца, а не для московского смога, и так же безулыбчиво, безрадостно пойдет убирать новый снег. А вечером все повторится: коврик, молитва, лепешка, рваное белье и тяжелый сон.

Сергей сгорбился, лицо его внезапно потемнело и сжалось, глаза потускнели, и он сделал несколько широких движений руками — так, словно убирал лопатой снег. Потом снова посмотрел вниз: узбек стоял под тем же фонарем и продолжал монотонные движения.

Сергей перевел взгляд на собаку, которая разрывала снег мордой и лапами — искала еду под соседним фонарем.

Преображенский подумал: “Если я когда-то стану играть собаку (жадный до ролей Преображенский почувствовал, как ему не хватало роли собаки), то нужно будет сконцентрировать энергию в верхней части тела. Наверное, прямо в голове? Потому что защищаться и нападать, подавать сигналы любви и ненависти собака может только ею”.

Сергей шагал по комнате, обдумывая, как бы он играл собаку: “Она головой производит все жизненно важные действия: излечивает раны, наносит раны, добывает пищу, предупреждает, что она зла и собирается напасть, что она рада и намерена любить… Можно ли играть собаку, стоя вертикально? Нет. Вертикально — ни в коем случае. С какой же стати в Детском театре актеры играют собак, всех этих Тузиков и Жучек, стоя на ногах? Надо спросить у Ганеля: неужели ни один не потребовал играть на четвереньках? Получается, что они заставляли своих собак всю жизнь ходить на задних лапах?

Сергей встал на четвереньки. Замер. Все оказалось совсем не так, как он думал. Никаких перемещений всего на свете в верхнюю часть тела не требовалось. Это оказалось полнейшим теоретическим бредом. Сколько раз он себе говорил, что не надо думать, а надо сразу пробовать, пробовать, пробовать!