Театральная история

— Вот и молодцы. Вот эта музыка мне по душе. Виски? Коньяк? Водку?

Иосиф попросил коньяк. Остальные от спиртного отказались.

— Ничего, скоро, я думаю, возжелаете, как бы сказал один мой близкий друг. Пить это хорошо. Если бы Бог был против спиртного, он бы не воду превратил в вино. А наоборот… — сказав это, Ипполит Карлович придвинул ближе тарелку со стерлядью, украшенной зеленым и репчатым луком и вонзил вилку в один из рыбных кусочков.

— Сильвестр. А правда. Что ты, когда студентом был. Какому-то вралю поверил. Что Мейерхольда не расстреляли. А отпустили. И он работает где-то в Сибири лодочником. И ты, Сильвестр, поехал его искать в какое-то село. Было такое? В юности?

Андреев смутился.

— Да. Я его искал. Не думал, что об этом кто-то помнить может, тем более вам рассказать… Я молодой совсем был, не верил, что его могли расстрелять.

— Могли, могли. И расстреляли. Несмотря на гениальность.

Андреев, привыкший видеть за всеми словами двойной и тройной смысл, подумал, что в этих словах заключена прямая угроза.

Александр заметил, что Ипполит Карлович “тыкает” режиссеру, а тот отвечает ему подчеркнуто вежливым, намеренно официальным “вы”. Но сколько бы Андреев ни старался дать понять, что он тем самым обозначает дистанцию, каждое “ты”, брошенное в ответ на “вы”, звучало как легкая пощечина.

— Боишься провала, Тибальт? — неожиданно спросил Ипполит Карлович у Александра, прервав его размышления о “ты” и “вы”.

— Боюсь, — не раздумывая ответил он.

— Это хорошо. Я думаю. Грандиозные неудачи — хороший признак. Вот у посредственных бизнесменов. Не бывает больших неудач. Они много никогда не заработают. Но и всего никогда не потеряют. Так и у вас. Провал — это значит, что ты чувствовал в себе силы. Взлетел. Но не рассчитал чего-то. Столкнулся с чем-то… И рухнул.

Официант, на груди которого висела табличка, извещающая, что ее обладателя зовут Мориц, изящным жестом наполнил рюмку виски. Ипполит Карлович неожиданно шумно отхлебнул, как будто пил горячий чай, а не горячительный напиток.

— Да, провал. Провал, — продолжил мысль недоолигарх. — Вот скажите, что такое деньги? По какому признаку мы можем понять, что имеем дело именно с деньгами, а ни с чем иным?

— Никогда об этом не думал! — с восхищением сказал Иосиф. Фраза далась ему нелегко, но успеха не имела: Ипполит Карлович в его сторону даже не посмотрел и величаво продолжил:

— Основной их признак — инфляция. Виски всегда виски, картошка всегда картошка, стерлядь всегда стерлядь. А за бумажки можно приобрести остров, где будет расти картошка и плавать стерлядь. А пройдет год и за те же бумажки. Ты и рюмки виски не купишь. Понимаете, к чему я? Инфляция — признак денег. Провалы — признак таланта. А у меня есть слабость. Я люблю. Талантливых людей. Они украшают жизнь. Они мне напоминают. Что, возможно, у нас всех есть создатель. Раз существуют такие изделия. Как ты, Сильвестр.

Подобных высказываний от Ипполита Карловича Сильвестр никогда не слышал. Александр понял это сразу и гадал, что же явилось причиной таких речей. Опьянение? Какая-то неизвестная пока новость из недоолигарховой жизни? Или же эти внезапные потоки откровенности значат, что в отношениях Сильвестра и Ипполита Карловича наступил перелом? И перелом этот к худшему?

Пока Александр пытался дешифровать послания Ипполита Карловича, тот осушил рюмку и протянул уже винный бокал стоящему в почтительном отдалении официанту. Тот мгновенно подошел и наполнил стеклянную емкость. Хотел бросить туда новую ледяную птицу, но Ипполит Карлович закрыл бокал рукой:

— Нет. Лебедей туда больше не кидай. Они тонут.

И снова Александр с Иосифом засмеялись. Официант глянул на них с тончайшим, едва заметным выражением презрения.

— Отец Никодим! — обратился Ипполит Карлович к полузакрытой двери.— Отец Никодим! Гости у нас. Вы же хотели пожелать пришедшим доброго здравия!

И отец Никодим вошел, улыбнулся всем с одинаковой любезностью и простотой, и молитвенно сложил руки. Ипполит Карлович поднялся, толерантно не пригласив никого молиться с ними вместе. Отец Никодим начал протяжно и солидно:

— Христе Боже, благослови ястие и питие рабом твоим, яко Свят еси всегда, ныне и присно, и во веки веков, аминь.

— Батюшка, — спросил Сильвестр, — а разве можно благословлять стол, ломящийся от спиртного?

— Не вам судить и не вам осуждать, — кротко ответил отец Никодим. — И не мне. Скажу лишь, что Господь является нам в этом мире через абсолютно земное, а порой и через низменное.

— Так подойдите ко мне поближе, и я вам шепну, где вы, следуя вашей логике, несомненно Бога отыщете. Я такие места знаю.

Священник кротко взглянул на режиссера и изобразил на лице своем покорность заповеди “прощайте ненавидящих вас” и сказал Андрееву:

— Я молюсь о вас.

И вышел. Он не солгал. Прикрыв серую дверь — не до конца, чтобы быть в курсе происходящего, он оказался в небольшом, уютно обставленном помещении. Встал на колени перед иконой Спасителя, которую принес с собой, и прошептал со всей искренностью, на которую был способен сейчас: