Театральная история

— Вы, наверное, думаете — чего это он так завелся, говоря о священниках, которые так любят находиться подле сильных мира сего? Печально то, что мы принимаем это как должное. Мы уже не в состоянии отличить белое от черного. Вот что я имею в виду, когда говорю о болезни. Юлия, дорогая, я рассказываю о предстоящей премьере немножко уныло, потому что она касается невеселых вещей. Но, знаете, театр такое место, где даже самые серьезные проблемы можно, — Сильвестр задумался, подыскивая точное слово, — можно протанцевать… — Он обратил внимание на нахмуренные бровки телеведущей. — Я образно говорю, Юлия.

Юлия мотнула головой — да понимаю я, что образно, я же не идиотка! Она была окончательно сбита с толку. Она хотела задать восемь вопросов, которые ей написали, обворожительно улыбнуться после каждого, выйти два раза на рекламу, один раз на сюжет, и завершить программу. А перед финалом улыбнуться так, чтобы, как всегда, пленить всю страну. Ее улыбка должна была до-стичь всех потаенных уголков России, всех квартир и домов, сверкнуть из каждого телевизора и оставить в каждом сердце дивный след. “А этот Сильвестр Андреев… — думала она со злобой. — Дурой меня выставляет перед Россией… Какие у него противные короткие пальцы!”

— Я, кажется, начинаю догадываться, о ком вы говорите, о каких всем известных персонажах, — блеснула наконец Юлия Кликникова, если не интеллектом, то хотя бы познаниями из жизни высших слоев общества. Сильвестр вдруг привстал, перегнулся через стол и, приблизив губы к уху ведущей и беснующемуся там режиссеру, понизил голос до полушепота:

— Только не упоминайте их имен всуе!

Рейтинг программы подлетал до небес. На голову телережиссера сыпались звонки с такой высоты, что он думал только об одном — уволят его с выходным пособием или по статье?

А в ухе обворожительной Юлии раздавались вопли.

— Бог мой, — шептал отец Никодим, закуривая ментоловую сигарету. — Бог мой… Он нас отымел… Как он нас отымел!!

— Хрен. Короток.

— Да нет. Не короток. — Священник закашлялся, прикурив не ту сторону сигареты. — Через всю страну протянул.

Ипполит Карлович взял мобильный. Набрал номер.

Неулыбчивый сразу ответил:

— Слушаю вас. — И подобие радости сверкнуло на его лице. Улыбка восходила только в случае телефонного явления людей масштаба Ипполита Карловича. А поскольку такие люди звонили ему нечасто, то и радости его были так мимолетны, так редки!

— Отмена.

Безрадостный мгновенно вышел из кабинета. Оставил Семена Борисова смотреть в нежные глаза второго инспектора — смотреть и холодеть.

— Так мы почти уже… Закрыли заведение.

— Отмена.

Ипполит Карлович нажал на сброс.

— Вы отменили! Вы отменили! — Слова отца Никодима вылетали вместе с дымом. — Тогда он нас и завтра… Снова! Отымеет и завтра!

— Да что ты заладил. Святой отец.

— Я не святой отец!

— Я вижу.

— Зачем, зачем вы отменили, зачем!

— Знаешь. Если после такого. Мы закроем спектакль. Это будет. Еще хуже.

— Да как же мы допустили? Ипполит Карлович! Как? — Священник был почти в слезах.

— И мы с тобой завтра придем. На премьеру.

— Да ни в жизнь…

— Это единственный шанс. Что он не посмеет.

— Да это его только раззадорит.

— Прийти надо. Иначе решат, что мы в испуге. А мы плевать на него хотели. На Сильвестра.

Отец Никодим взял еще сигарету из пачки, тоскливо на нее глянул, сунул в дрожащий рот и задымил.

— Оказывается, все у вас в порядке, — сказал неулыбчивый.

Семен Борисов приподнялся со своего стульчика. Ноги обретали правду. Пока только они.

— Тогда, — тихо промолвил директор, — тогда спасибо вам.

— Вам спасибо, — заулыбался лучезарный. — Образцовый театр!

— А нельзя ли… — замялся неулыбчивый, как бы стесняясь, вернее, неуклюже изображая стеснение.

— Конечно! Сколько вам билетов?

— Четырнадцать.

Директор понял, как проведет эту ночь: извиняясь перед теми, кого уже пригласил. Но тут его осенило: инспекторы-то больше не опасны. Заказ-то отменен. И Семен Борисов, директор прославленного театра, распрямился и ответил не без гордости:

— На наши премьеры даже премьер-министр столько билетов не просит.

Инспекторы, извиняясь за беспокойство, вышли из кабинета. Семен Борисов, вытирая платком покрасневшее лицо, сел в свое кресло, глубоко вздохнул и закрыл глаза. Правда воцарялась в кабинете директора театра.

“Прощайся с ним, Юля, прощайся! — кричал режиссер. — Мы дикую природу поставим! Или черт знает что! Прощайся, не давай ему говорить!”

— У нас есть традиционное прощание с телезрителями, — сказала Юлия Кликникова.

“Ты очумела, Юля! — вопил режиссер так громко, что некоторые слова начал слышать даже Сильвестр. — Я сказал, не давай ему слова!”

— Я помню ваше традиционное прощание, — сказал Андреев. — Снова хотите, чтобы я вам о своей мечте рассказал?

— Ну да… — улыбка телеведущей была похожа на крик о помощи.