Театральная площадь

— Ах, значит, ни при чем? — с ожесточением проговорил Твердовский. — Искать тогда надо было того, кто при чем, вот что! Лучше искать! Ты… ты понятия не имеешь, Ваня, с чем мне приходится иметь дело. Ты думаешь, директор Дарский просто так руководит Большим? Он близкий друг маршала Калиновского, и как только он узнал, что Модестова убили, он сразу же позвонил маршалу. А тот — нашему наркому: вон, мол, ваши люди не справляются, безобразие, третье убийство в театре. Их надо утихомирить, Ваня, — сказал Твердовский с нажимом. — Иначе этот театр, чтоб ему провалиться, будет стоить нам головы. Раз Вольский подозрителен, бери его, и дело с концом. Кстати, маршал в курсе, и он не против, чтобы этот плясун посидел под замком.

Опалин многое мог сказать своему начальнику. По целому ряду причин он сам терпеть не мог Вольского, но его до глубины души возмущала несправедливость. Он уже открыл рот, чтобы заявить, что тот невиновен и его совершенно точно кто-то пытается подставить, но еще раз посмотрел на хмурое лицо Твердовского, на то, как у него резко обозначились морщины у глаз, и понял, что любые разговоры — бессмысленная трата времени.

Он взял ордер и спустился в свой кабинет, где остались только Антон и Петрович. Казачинский уже ушел выполнять данное ему поручение.

— У меня приказ, — буркнул Опалин, протягивая Петровичу бумагу. Старый сыщик прочитал ордер, вздохнул и вернул его Ивану.

— Что будешь делать? — спросил Петрович.

— Выполнять, — неопределенным тоном ответил Опалин. Но выполнять он стал как-то странно: сел на телефон и позвонил в балетную канцелярию.

— Варя? Позовите Арклину, будьте добры. Маша? Это я. Вот что: Вольский сейчас в театре? Да, мне нужно знать точно. Да, хорошо, я подожду.

В паузу он достал пачку папирос, но она оказалась пустой, и Опалин с досадой отбросил ее. Петрович и Антон не сводили с него глаз.

— Да, слушаю… Ясно. А почему он утром не был в театре? Я думал, у балетных с утра классы, потом репетиции… А-а, вот как. Сегодня премьера, значит? И он всегда так приезжает, за три часа до начала? Нет, я просто спрашиваю, мне интересно. Про Модестова я сам только что узнал. Нет, пока не очень понятно, что с ним произошло… Нет, я ничего не скрываю. Ты когда освободишься? Поздно? Будешь смотреть? А когда начало — в полвосьмого? Спасибо. За что? Ну, так… за все. До скорого.

Иван со вздохом повесил трубку и повернулся к остальным.

— Поехали. — Он двинулся к настенному крючку, на котором висела его верхняя одежда.

— Куда, в Большой? — спросил Антон.

— Нет, на Остоженку.

— Но если Вольский в Большом театре… — нерешительно начал молодой опер и умолк.

— Пока то, пока се, — рассудительно проговорил Опалин, надевая пальто и обматывая шею шарфом. — Петрович! Оставь Юре записку, чтобы дождался нас, когда вернется.

У Петровича был каллиграфический почерк, и коллеги без зазрения совести этим пользовались. Он достал из своего стола лист бумаги, подумал, оторвал от него половинку и стал быстро писать.

— Хочешь потянуть время, пока Юра найдет доказательства, что это не Вольский? — негромко спросил Петрович, не поднимая головы. — Ты понимаешь, чем рискуешь?

— Да, и в случае чего я буду за все отвечать.

— Не ты один, — заметил старый сыщик.

— Хочешь уйти? — Опалин с вызовом посмотрел на него.

— Не надо меня оскорблять, Ваня. Я понимаю, ты на взводе. Но — лишнее это.

— Извини, — буркнул Опалин. По-настоящему он так и не научился извиняться и злился на себя за это. Ему было неприятно думать, что он мог обидеть человека, с которым столько времени проработал бок о бок.

— Ладно, чего уж там, — меланхолично ответил Петрович и стал натягивать свой тулуп.

Про себя же в этот момент он надеялся, что удача Опалина, которую он не раз прежде наблюдал в действии, и тут придет им на выручку. Больше многоопытный сыщик не надеялся ни на что.

Глава 26. Бог из машины

Театр уж полон, ложи блещут.

А. Пушкин, «Евгений Онегин»

Алексей Валерьевич Вольский проснулся без будильника в спальне своей квартиры на Остоженке, как обычно, около восьми часов утра.

Некоторое время он лежал в кровати, прислушиваясь к своему телу — не болит ли что-то, не ноет ли какая-то мышца, не беспокоит ли спина. Потом из глубин памяти всплыло слово «премьера». Он повернулся в постели и зевнул.

Прежде Вольский танцевал «Лебединое озеро» в нескольких версиях, которые довольно сильно отличались друг от друга. Было бы неправдой сказать, что он не думал о сегодняшнем вечере, но точно так же было бы неправдой утверждать, что он испытывал по этому поводу какие-то особенные чувства. Премьера есть премьера, надо станцевать ее наилучшим образом, как и последующие спектакли. Вот, в сущности, и все.