Театральное наследие. Том 1

{235} Почему это важно? Я уже говорил с вами о том, что нельзя брать отдельно: «Вот я пришел сюда в комнату, чтобы согреться» — и точка. А кто я, что я делаю, зачем участвую в общем действии — это, мол, я потом разберу. Нет, это все вместе идет из зерна произведения, и это должно сразу разрабатываться в каждом стихе, в каждом прозаическом отрывке, в каждом упражнении.

Другой молодой актер читает отрывок из романа Шолохова «Поднятая целина».

— Что вы от меня хотите услышать? Прежде всего, у вас превосходная память. Это очень важно, у актера должна быть прекрасная память.

У меня осталось впечатление, что вы не очень стремились выявить свое отношение к тому, что рассказываете, старались только, чтобы просвечивало состояние Давыдова и то, что Давыдов поступил героически, самоотверженно.

— Я за Давыдова, я разделяю его судьбу, — отвечает актер.

— Это иногда доходило, — говорит Владимир Иванович, — но это еще не есть художественное чтение. Какие элементы нужны, чтобы получился художественный рассказ, а не просто рассказ? Если бы сюда пришел свидетель этой картины, он бы иначе рассказывал. А, скажем, если бы вы были свидетелем, как бы вы рассказывали? Наверно, не так, как читали.

— Конечно, — оправдывается молодой актер, — если бы читал актер, как говорится, опытный, он, наверное, больше акцентировал бы то, что болеет за судьбу Давыдова. Я же стремился прочитать эту вещь иначе.

— Тут я буду с вами спорить и очень сильно, — говорит Владимир Иванович. — Если читает пусть даже очень умный, славный, благородно мыслящий человек — это одно. Но когда читает артист — это непременно другое. Иначе зачем вам нужно учиться актерскому искусству, быть беспрерывно в этой атмосфере искусства? У вас вместо художественного чтения в большой части получился доклад. И даже доклад, снимающий какие-то краски, — то ли вы опасаетесь их давать, то ли не находите нужным. Доклад — это не артистическое художественное чтение. Конечно, можно, уютно сев под лампой, вслух читать, делая верные остановки, хорошие, верные ударения. Но это не будет художественным чтением. Для такого чтения не нужно быть артистом.

Чего я не получил от вас? Вашего отношения к Давыдову и ко всему происшествию. Каков Давыдов-герой из себя… какой он комплекции, какой он простоты, какой доверчивости, какое у {236} него отношение к людям, с которыми он столкнулся, что у него на первом месте долг, а не обвинение и злость, — такой рисунок Давыдова вы дали. Но ведь прелесть этого отрывка романа в том, что во всем этом есть изумительная простота русской славной души, этого народа, в котором нет ни тени такого героизма, какой представлен в нерусской классической литературе, особенно романской. Нет, это близко к Тургеневу, к Толстому, даже к Пушкину. Вот, в сущности, в чем вся красота Давыдова в этой истории.

И рядом с этим — несознательные деревенские бабы, которые остервенело бросились на него. Вот из-за баб весь этот ваш рассказ — не просто рассказ о героическом поступке большевика. Вы скажете: «Но тема именно такая». А я скажу: тогда получится слишком сухая вещь, в ней не будет художественных красок, в нее не будет вложена ни эмоция артиста, ни его художественное мироощущение.

Значит, прежде всего надо понять, в чем настоящий русский героизм, выраженный здесь в простоте этого великолепного человека среди баб (это-то и смешно, что не мужики его колотили, а бабы набросились). Это героизм, смешанный с самым сильным юмором.

Так вот, вы должны охватить все художественное понимание Шолоховым этого народа. Автор делает вставку в четыре-пять строк о медвяном аромате набухающих почек тополей, который остро ощущал Давыдов. И сразу чувствуется, как автор этим уводит героя от трафаретно-плакатного героизма. Но у вас все это отсутствует, и я слушаю вас довольно холодно.