Театральные подмостки (СИ)

В тот момент, когда мне дурно стало, вот что произошло.

Лера сразу подскочила ко мне и спросила вроде как испуганно, но с плохо скрываемой радостью:

-- Ваня, что с тобой? Тебе плохо?

А мне и говорить-то трудно.

-- Сам не знаю, -- чуть слышно прошелестел я. -- Сердце что-то... Режет... Искры из глаз...

-- Это ничего, пройдёт... Это всего лишь...-- и тут же добавила, чуть скривив уголок рта: -- А "Скорую" вызывать ни к чему. Здесь до неё всё равно не дозвониться...

Посмотрел я на весёлую жену свою не то с удивлением, не то с укором и вдруг почувствовал, что и правда боли в груди стихли, а хмель весёлый ещё лише разыгрался, и голова какая-то податливая стала... И во всём теле бодрость небывалая появилась -- кровь по жилам забурлила, тепло разлилось. Вслушался в себя в остатний раз и никакой хвори не обнаружил.

Оглянулся по сторонам -- и у меня волосы на голове всколыбнулись. Что за фокусы? С одной стороны, вроде как ничего не изменилось, а с другой... Сижу я там же, на своём месте, предо мной те же кушанья, рюмка налитая. Рядом жена как-то странно и... с надеждой на меня поглядывает, за руку держит. А всё же много странных изменений произошло. Стол намного длиннее стал и выгнулся буквой "г", скатерть на нём красная стала, как на картине, и гостей чуть ли не в два раза прибавилось. Гляжу: что за бред? Тут и Антон Каменев, и Зинаида Гвирская, Варвара Ерёмич, Сергей Белозёров, Сергей Мартынов, Лука Кондишин и другие актёры и актрисы нашего театра, которые уже умерли в своё время. И все они такие весёлые, довольные, здоровьем пышут. Тут-то и кинуло меня в раздумье. Вроде как и радостно мне их снова увидеть, а с другой стороны, дело ясное: хватанула меня белая горячка. Хотя от чего, с двух рюмок, что ли? До этого месяца два не пил, да и не любитель я. Может, шизофрения какая-то пробудилась? Ведь бывает же такое -- раз, и человек спятил. В один прекрасный и солнечный день. Стукнулся, видать, головой сильно. Повредил чего-то там, в лобной или теменной доле, корка треснула...

Сижу и не знаю, радоваться мне или печалиться. Ладно, думаю, посмотрим, чего дальше выкинется. Главное, виду не подавать.

Георгий Виноградов отчего-то горестно качал головой и всё повторял: вот оно что... вот оно что... А потом повернулся ко мне и такую чушь понёс, что я засомневался и в его здравом уме тоже.

-- Так оно, Ванюш, и бывает, обычное дело... -- раздумчиво глядя на меня, говорил он. -- Почти у всех так: умирает человек и даже не замечает этого. Потом, конечно, до него потихоньку, помаленьку начинает доходить...

-- Вы это о чём?

-- О том самом, Ваня... У тела и у души одно и то же сознание, и в момент смерти сознание остаётся только у души. А душа всегда заранее готовится... И твоя вот подготовилась, а как же, чтоб тебе не так грустно было... Видишь, те же декорации, мы тут с тобой, никуда не делись. Близкие люди всегда в трудную минуту рядышком...

"Спятил старик, -- подумал я. -- Вместе со мной... Может, и другие тоже?"

-- Кто бы что ни говорил, а жизнь справедливо устроена, -- весело сказал Алаторцев. -- Всегда даёт человеку время допить и закусить, сколь душеньке угодно, и с близкими вдоволь пообщаться... Когда ещё Бог даст...

-- А у нас и вовсе добрая традиция: актёрские души капустники любят... -- добавила Ольга Резунова. -- У других не так. Всё зависит от профессии. Как тебе, Вань, наш капустник?

-- Замечательно...

Я рассеянно разглядывал гостей и ничего не понимал. С одеждой у всех вообще полная несуразица. Те гости, которым посчастливилось в картину попасть, теперь в тех же нарядах 19 века. Бересклет -- в малиновом мундире Гавриила Державина. На мне тоже лицейский мундир Пушкина, из синего сукна с красным воротником, старательно застёгнутый на все пуговицы, те же блестящие чёрные ботфорты и белые панталоны. Я даже ощупал себя для верности. Другие же гости, не попавшие в картину, в основном которые "мертвецы", -- в разнообразных сценических нарядах. Тут и лохмотья, и рабочие спецовки, военные кителя, белые халаты, какие-то странные вычурные одеяния -- прямо в глазах рябит! Разве что мутный, как студень, чиновник Закупоркин остался в своём былом лощёном костюме. Да ещё моя супруга в том же самом красном платье, подпоясанном чёрным широким ремнём на невероятно-узкой талии. Мне всегда не нравилось это платье: глянешь, и мерещится красный гроб с чёрной траурной ленточкой. Пробовал тактично как-то донести Лере, а она всё равно -- любимое платье, любимое платье, мне в нём везёт.