Театральный бинокль

Я вбегаю в подъезд, быстро поднимаюсь по лестнице на пятый этаж, потом выше — на чердак. Дверь заперта изнутри. Я толкаю, толкаю сильнее, рывком — и срываю крючок.

Вхожу, оглядываюсь по сторонам.

Пыльно, сумрачно. Приглядываюсь, вижу слева, у распахнутого чердачного окна, — брата Сашу. Он сидит на пустом фанерном ящике, смотрит на меня вполоборота.

Грязный, небритый, худой. Бич. В некогда белой сорочке.

— Я так и понял, что ты сюда пожалуешь, — сказал он с улыбкой.

В руках его что-то блеснуло.

Театральный бинокль. Старинный. Перламутровый.

— Ты видел, как я бежал через площадь? — и я подошел ближе.

— Ну, конечно. А вот как ты м е н я разглядел?

— Догадался… Угадал.

Саша тихо рассмеялся. Не вставая с ящика, протянул мне руку.

— Ну, здравствуй, братишка, — сказал он без страха и без восторга. — Присаживайся рядом. Возьми ящик, здесь их много.

— Слушай — пошли отсюда, — решительно сказал я.

— Нет.

— Почему?

— Нет — и все.

— Может, все-таки объяснишь, почему ты внезапно…

— Ничего объяснять я не буду, — перебил Саша и поморщился. — Не надо говорить со мной так…

— Как — так?

— А вот так… Не надо, Валька, ей-богу. И он посмотрел на меня.

А я посмотрел на него.

Он был прост и ясен, и взгляд его глаз, таких же серых, как у меня, был чист и прозрачен. А я — не смог выдержать его взгляда. Трудно долго смотреть на брата-близнеца… словно смотришь в зеркало и не можешь узнать самого себя. Стыдно и неловко.

— Ладно, — сказал я, садясь на ящик возле окна, — шут с тобой… не буду расспрашивать и упрашивать. Не так уж ты, кстати, загадочен, как хочешь казаться…

— Я никем не хочу к а з а т ь с я, — быстро возразил Саша, — Просто я не могу так больше ж и т ь.

— А я тебя сразу раскусил, — сказал я сердито. — Элементарно сбежал от жены… смылся!.. Очень романтично!

— Ты что, хочешь со мной поссориться? — удивился Саша.

— Нет… но я устал от вранья! — воскликнул я. — Брат, я боюсь, что и ты меня обманываешь…

— Никого я не обманываю, — снова поморщился Саша. — Знаешь, Валька… с тобой так тяжело разговаривать. Лучше молчи. Хочешь посмотреть в бинокль?

— Зачем? — пожал я плечами. — Что я там не видел?

— А ты посмотри, — и он подал мне перламутровый театральный бинокль.

Я взял бинокль, приложил к глазам, подкрутил винт — и увидел развевающийся флаг-вымпел с цифрой «400» на шпиле деревянной бутафорской башни, а на башенной обзорной площадке я увидел городское начальство, левее — телеоператоров с их аппаратурой, правее — бревенчатый частокол, а за ним — пеструю группу актеров в старинных кафтанах, с огромными алебардами и пиками, левее, правее, вверх, вниз, и вот наконец в толпе я увидел свою жену… и Катюшу… и Надю с сыном. Дети прыгали от радости — они смотрели на дрессированного медведя, которого демонстрировал публике кучерявый мужчина в красной рубахе. Надя равнодушно поглядывала по сторонам, красивая и несчастная, и ее несчастье только украшало ее, и она это прекрасно понимала. А Люся была растеряна и одинока, она высматривала в толпе меня, а меня все не было, и казалось, что она вот-вот заплачет… и чем больше я вглядывался в ее привычно-невзрачное бледное личико, тем сильнее сердце мое сжималось от жалости. Но моя же собственная жалость меня и разозлила.

— Ну и что? — сказал я, возвращая брату бинокль. — Значит, с утра до вечера сидишь здесь и разглядываешь лица прохожих?

— Прохожие меня не интересуют.

— А кто тебя интересует? Кто? Убежал от жены и сына — так и убегал бы совсем! Зачем же прятаться здесь, в том же доме, на чердаке? Зачем?! Уезжал бы подальше!

— Я не хочу подальше, — прошептал брат. — Я хочу, чтоб рядом… чтоб одному — но рядом с ними… понимаешь?

— Нет, не понимаю, — сказал я раздраженно. — Уж бежать, так бежать без оглядки!

— Зачем ты сердишься? — почти ласково сказал Саша. — Я поступил по-своему… как мог. С ними жить я не могу, невыносимо… но и без них не могу!.. понимаешь?

— И долго ты собираешься тут отсиживаться? — усмехнулся я. — Так и будешь — любоваться на свою Наденьку из чердачного окошка в театральный бинокль?

— Так и буду, — сказал он, вздыхая. — А что же делать? Мне главное — чтоб рядом… чтобы видеть, и все… а больше мне ничего не надо.

Мы долго сидели молча. То есть, это я молчал, а Саша все смотрел и смотрел в бинокль — и улыбался, и. что-то неслышно бормотал.

Раков и Ракитин

8.30—8.50

Ракитин исправно служил в не все ли равно какой конторе. Бетонный козырек над подъездом, на двери большая черная таблица с золотыми буквами, просторный вестибюль, кресла, коридор, устланный темно-зеленой ковровой дорожкой, кабинеты, кабинеты, кабинеты, приемная, секретарша, слева кабинет начальника, а справа, в маленькой сыроватой комнате, — Ракитин.

Раннее утро, начало рабочего дня. Ракитин любил именно эти первые минуты — никто не шумит, не стучит в дверь, телефоны пока молчат. За окном синее июльское небо. Ага, распахнем окно. Воздух свежий, без парной дневной духоты, голова ясная.