Театральный бинокль

— Что вы имеете в виду? — Раков замер от недоброго предчувствия.

— Да вот, насчет пенсии… Передумал я пока уходить. Чувство долга, голубчик, чувство долга.

— Как же так… — Раков с трудом подбирал слова. — Может, я неверно понял?

— А что такое?

— Ну как же… как же… — Раков откашлялся. — Ей-богу, неловко напоминать… Разве забыли — когда я давал согласие на переход в горздравотдел, мне гарантировали ваше место…

— Так оно и будет! — воскликнул Драшкин. — Все так и будет, в самой ближайшей перспективе. Только пока я на пенсию не спешу… вы уж меня простите, старика. Чувство долга. Есть еще порох в пороховницах!

Раков вспомнил фразу из какого-то романа: «Он стоял, как оплеванный…» Да, именно так.

— В таком случае — извините… — произнес он растерянно. — Только все это более чем странно. Вы же сами намекали!..

— Голубчик, вы меня обижаете, — Драшкин искренне огорчился. — Что значит — «намекал»? Не намекал — говорил открытым текстом: хочу на пенсию. И сейчас могу это же повторить: хочу, хочу! Но… чувство долга — препятствует. Понимаете?

— Черт знает что!.. — вспыхнул Раков, но тут же спохватился: — Простите за резкость. Но поймите, пожалуйста… войдите в мое положение. Ведь если б я знал, что все так обернется, — разве бросил бы свою больницу? И материально я потерял… и вообще… как-то даже стыдно говорить все это. А вы сейчас, извините, делаете невинный вид, будто не в курсе…

— Голубчик! — перебил торопливо Драшкин. — Голубчик, одумайтесь! Как жестоко с вашей стороны — гнать меня на пенсию… это просто негуманно. Пожалейте старика, умоляю!

— О, господи, — вздохнул Раков и прикрыл глаза.

— Ну, что вы так, голубчик? — Драшкин погладил его по плечу. — Ишь, как рассердился — даже вихор дыбом встал… как у петушка! Не расстраивайтесь, не надо. Какие пустяки, честное слово… суета сует. Ну, куда вы спешите? Куда так торопитесь?

— Оставьте, пожалуйста, — Раков дернул плечом, выскользнул из-под драшкинской ладони и направился к двери.

— Голубчик, голубчик! — крикнул вслед Драшкин. — Не сердитесь на меня — ведь я на вас не сержусь. Постойте секундочку!.. Приходите сегодня вечером в ресторан «Елочка», часам к семи… надо же обмыть мое шестидесятилетие. Придете?

— Не знаю, — буркнул Раков. — У меня, к сожалению, вечером много дел.

— Ну-у, Евгений Петрович, так нельзя. Я очень обижусь. Будут разные люди, Коноплев из райкома будет, и Зайчиков обещал прийти…

— Зайчиков? Из облздрава? — Раков замер у двери, заинтересовался.

— Тот самый. И Петренко будет… и еще кое-кто. Так придете?

— Не знаю, — повторил Раков, хотя твердо решил, что, конечно, придет. — Спасибо за приглашение.

— А вам — за подарок спасибо. Замечательный спиннинг, чудесный, просто изумительный спиннинг.

«Ах, старый козел… — думал Раков, прикрывая за собой дверь. — Наколол меня, как бабочку… Гангстер. До чего ловко придумал: он, значит, будет бумаги подписывать и зарплату получать, а я за него упираться, все дела делать… Ну, Драшкин, я тебе это припомню, не сомневайся».

Сердито взглянул на секретаршу — Любаша бойко стучала на машинке, печатала что-то явно не служебное.

— Чем занимаетесь? — спросил строго.

— Да вот перепечатываю… — ничуть не смутилась Любаша. — «Гигиена брака».

— Что та-ко-е?!..

— Да ничего особенного, — Любаша сморщила носик. — Банально, как банан.

11.05–12.20

Начальник куда-то уехал (не все ли равно, куда?), секретарша перепечатывала квартальный отчет, посетителей не было, срочных дел не предвиделось тоже — контора замерла в полудреме.

Ракитин писал роман.

В очередной главе герой (Ракетов) вспоминал романтические эпизоды юности. А именно:

«…она, как и прочие, многочисленные, влюбилась в меня с первого полувзгляда. Не моя в том вина. Моя фатальная везучесть — мой крест, мое сладкое бремя. Будущая невеста, конечно, пыталась сопротивляться, но не очень долго. Я имею в виду не физическое, а духовное сопротивление. Она была из тех девушек, что привыкли к лидерству в любовной игре, и вот — наткнулась в своем победно-беспрепятственном полете на мою холодную несокрушимость. Из последних сил она еще пыталась подмять меня, унизить, подчинить, — но я ускользал, как тень, как пар, я вытекал из ее хищных рук и продолжал оставаться свободным.

Она, к примеру, презрительно упрекала меня в незнании многих названий — трав, цветов, птиц.

— И не стыдно, Ракетов? — говорила она. — А еще хочешь стать писателем… ну, какой ты писатель? Вот как ты, например, напишешь: „Она лежала посреди густых зарослей“… Каких таких зарослей? Оглянись, Ракетов! Как называется эта трава? А что за птичка поет на ветке? И что это за ветка — какое дерево? Не знаешь?

Мне было стыдно, но не очень. Типичный горожанин, я вырос в окружении совсем иных названий. Канализация, стресс, шизарня, телепатия, рассыпуха, НТР и тому подобные замечательные слова.

А она совсем недавно закончила биофак пединститута, хорошо изучила зоологию и ботанику. Знала всякие названия, которых я не знал. А что она знала о жизни?