Х л у д о в
Голубков садится и умолкает.
Г о л у б к о в. С кем вы говорите?
Х л у д о в. А? С кем? Сейчас узнаем.
Г о л у б к о в. Нет-нет! Она случайно встреченный человек, но я ее люблю. Ах, я жалкий безумец! Зачем, зачем тогда в монастыре я ее, больную, поднял, уговорил ехать в эти дьявольские лапы... Ах, я жалкий человек!
Х л у д о в. В самом деле, зачем вы подвернулись мне под ноги? Зачем вас принесло сюда? А теперь, когда машина сломалась, вы явились требовать у меня того, чего я вам дать не могу. Нет ее и не будет. Ее расстреляли.
Г о л у б к о в. Злодей! Злодей! Бессмысленный злодей!
Х л у д о в. И вот с двух сторон: живой, говорящий, нелепый, а с другой – молчащий вестовой. Что со мной? Душа моя раздвоилась, и слова я слышу мутно, как сквозь воду, в которую погружаюсь, как свинец. Оба, проклятые, висят на моих ногах и тянут меня во мглу, и мгла меня призывает.
Г о л у б к о в. А, теперь я понял! Ты сумасшедший! Теперь все понимаю! И лед на Чонгаре, и черные мешки, и мороз! Судьба! За что ты гнетешь меня? Как же я не сберег мою Серафиму? Вот он, вот он, ее слепой убийца! А что с него взять, если разум его помутился!
Х л у д о в. Вот чудак!
Г о л у б к о в. Нет, не могу я стрелять в тебя, ты мне жалок, страшен, омерзителен!
Х л у д о в. Да что это за комедия, в конце концов?
Послышались вдали шаги.
Стойте, стойте, идут! Может быть, это он? Сейчас все узнаем.
Входит Г о л о в а н.
Расстреляна?
Г о л о в а н. Никак нет.
Г о л у б к о в. Жива? Жива? Где же она, где?
Х л у д о в. Тише.
Голован косится на Голубкова.
Говорите при нем.
Г о л о в а н. Слушаю. Сегодня в четыре часа дня генерал-майор Чарнота ворвался в помещение контрразведки, арестованную Корзухину, угрожая вооруженной силой, отбил и увез.
Г о л у б к о в. Куда? Куда?
Х л у д о в. Тише.
Г о л о в а н. На пароход «Витязь». В пять «Витязь» вышел на рейд, а после пяти в открытое море.
Х л у д о в. Довольно. Спасибо. Итак, вот, жива. Жива эта ваша женщина Серафима.
Г о л у б к о в. Да-да, жива, жива...
Х л у д о в. Есаул, берите конвой, знамя, грузитесь на «Святителя», я сейчас приеду.
Г о л о в а н. Осмелюсь доложить...
Х л у д о в. Я в здравом уме, приеду, не бойтесь, приеду.
Г о л о в а н. Слушаю.
Х л у д о в. Ну, стало быть, она плывет туда, в Константинополь.
Г о л у б к о в
Х л у д о в. О, черт, черт, черт...
Г о л у б к о в. Хлудов, едем скорее!
Х л у д о в. Замолчи.
Г о л у б к о в
Х л у д о в. Черт... черт... Какая-то Серафима... В Константинополь... Ну, едем, едем!
Голубков выходит за ним. Тьма. Сон кончается.
Действие третье
Сон пятый
Странная симфония. Поют турецкие напевы, в них вплетается русская шарманочная «Разлука», стоны уличных торговцев, гудение трамваев. И вдруг загорается Константинополь в предвечернем солнце. Виден господствующий минарет, кровли домов. Стоит необыкновенного вида сооружение, вроде карусели, над которым красуется крупная надпись на французском, английском и русском языках: «Стой! Сенсация в Константинополе! Тараканьи бега!!!» «Русская азартная игра с дозволения полиции». «Sensation a Constantinople! Courses des cafards». «Races of cock-roachs!»