Тебе держать ответ

Погода никак не выправлялась, дождь лил целыми днями, гулко барабаня по латам лорда Индабирана, стекая за шиворот Адриану, а он мог только трясти головой, будто мокрый пёс. На ночлег останавливались ещё дважды, всякий раз так же, как и в первую ночь: Адриана кормили, связывали, ночь он проводил в сырой каморке, дрожа и проклиная толстокожего лорда Индабирана, казалось, вовсе не чувствительного к холоду, потом проваливался в беспокойную дрёму, а утром его везли дальше. Несколько раз по дороге и в трактирах Адриан ловил на себе завистливые, разочарованные взгляды разных людей, обычно довольно потрёпанного вида, — они, кажется, узнавали его и, без сомнения, узнавали цвета Индабиранов в одеждах его конвоиров. Они горевали, что не сумели поймать его первыми и награда уплыла у них из рук. Он ненавидел бы их, если бы рядом с ним не были Индабираны, на которых и так уходила вся его бессильная злость.

На четвёртый день он проснулся с тяжёлой, горящей головой, чувствуя непереносимую ломоту в затёкшем теле, но не мог понять, то ли его лихорадит, то ли он просто ужасно устал от беспрерывной скачки и отсутствия нормального отдыха. Когда на исходе четвёртого дня вдали показались голубые башни замка Эвентри, Адриан не почувствовал ни облегчения, ни отчаяния — только подумал, что совсем иначе представлял себе этот день, когда мечтал о нём в начале лета.

Когда они въехали в замок, поднялся шум, но Адриан плохо понимал, сам ли стал его причиной, или это крестьяне («Мои крестьяне», — подумал он с детской обидой) просто приветствовали возвращение своего нового господина. Адриана сняли с коня и наконец (он испытал приступ острой радости, хотя в глубине души и понимал, как это унизительно) развязали ему руки. Они повисли вдоль его тела, будто тряпки. У него болела каждая косточка, глаза слипались, больше всего на свете ему хотелось оказаться в тёплой постели и свернуться под одеялом. Но этому желанию не было суждено исполниться. Адриан не сразу понял, куда его ведут, подталкивая в спину, — так, словно совсем забыл это место, этот замок, хотя знал его как свои пять пальцев. Когда он осознал, что его ведут в замковую темницу, то едва не заревел (по-детски, снова так по-детски!) от обиды и злости. Это было так несправедливо! Он упёрся и запротестовал, не очень понимая, что именно говорит. Кто-то хрипло хохотнул ему в ухо, и его пробил озноб от этого смешка, странно отчетливого и, как ему почудилось, невероятно громкого. А потом его просто подхватили с двух сторон, оторвали от земли, так что ему оставалось только дёргать ногами в воздухе, и потащили вперёд, и железная дверь с грохотом захлопнулась за его спиной, и вот тогда-то его охватил ужас.

Когда-то очень давно, невероятно давно, когда Адриану было столько лет, сколько сейчас малышу Бертрану, а сам малыш Бертран только-только родился, Адриан пробрался в замковые темницы. Он не помнил толком как — кажется, дверь караулки была приоткрыта, вот он и прошмыгнул туда. Это было запретное место, единственное, где он никогда не бывал, и потому для него было делом чести исследовать наконец эту неизведанную, но тем не менее принадлежащую ему территорию. Он прошёл половину пути по ступенькам вниз, наступил на жирную крысу, заорал от страха — и уже через пять минут был вытащен наверх подоспевшим стражником. Адриан не помнил толком, что говорил отец и как его потом наказали, но то подземелье, ту лестницу, уходящую вниз крутыми витками, он помнил, и сырую чёрную мглу внизу, манящую его незнакомым запахом, и огромную крысу, настолько наглую, что он не удрала из-под его ноги, только злобно пискнула, и ему показалось в тот миг, что сейчас она вцепится ему в лодыжку…

Когда, став старше, он вспоминал об этом, то думал, что именно крыса испугала его больше всего. Вернее, не сама крыса (в кладовых и амбарах их было полно), а её наглость, её полная уверенность в том, что она здесь хозяйка, и он вторгся в её владения.

Темницы Эвентри принадлежали не Эвентри и не Адриану. Они принадлежали крысам.