Тебе держать ответ

— Сердце вашей матери теперь закрыто от любой ереси и скверны, которую может посеять пагубное мудрствование слабого разума. Но ваши слова удивляют меня. Фарийская ересь? В этих стенах?

— Должно быть, я ослышался… Там внизу мне почудилось, что вы сказали, будто лечите своего больного эфирными маслами мирта и базилика. Это одно из самых распространённых средств лечения грудных хворей в Фарии.

— В самом деле? Я впервые слышу об этом… Но что может знать о таких вещах скромная настоятельница святой обители? Вы видели мир, молодой человек, вы знаете больше о мире и мирском. А эфирные масла вместе с советом по их использованию мои сёстры приобрели у заезжего купца много месяцев назад. Мы пробуем любые средства, чтобы облегчить боль несчастных, вверенных нашим заботам.

— И вам это удаётся, воистину. Те, кто были внесены в эти стены умирающими, столь часто покидают их на своих двоих, что Скортиарский монастырь имеет славу чудотворного места… что странно, поскольку здесь не хранятся святые мощи.

Он говорил ровно, но внимательно следил за её реакцией.

— Гвидре милосерден. Пусть не ко всем нам, но хотя бы к немногим. И если тень его пальцев касается несчастных исцеляющим прикосновением, используя наши руки, — не это ли сполна оправдывает служение?

Адриан Эвентри улыбнулся. Адель, не удержавшись, улыбнулась тоже. Это было очень неосторожно, и глупо, и безответственно с её стороны, но… она читала его. Не понимала, но читала, и чувствовала, что он здесь не затем, чтобы уничтожить дело всей её жизни. Может быть, её саму — но не то, что она выбрала для себя… От этой мысли её словно ударило изнутри. Не успев обдумать слов, она сказала:

— То, что мы выбрали для себя, наш путь — это больше, чем мы. Вы ведь понимаете, что я хочу сказать, не правда ли?

— Да, — ответил он после паузы. — Да, местра Адель.

— Вы не должны называть меня так. Это форма обращения для послушников. Вам следует звать меня «преподобная местра».

— Местра Адель, — повторил он, — если Анклав Гилас в Сотелсхейме узнает о вашей маленькой клинике, которую вы здесь устроили, и о том, что вы лечите людей по еретической методе фарийских лекарей, вы ведь будете сожжены?

«Местра Адель»… Да. Теперь она наконец поняла, зачем он сюда пришёл. Облегчение сменилось досадой — оттого, что он не сделал этого раньше. Её главный вопрос так и остался неотвеченным: где ты был так долго, где ты бы все эти двенадцать лет, юный лорд Эвентри…

— Не если они узнают, — сказала она совершенно спокойно. — Они знают. Но никогда не смогут доказать. В этих стенах нет ни одной книги, не одобренной Анклавом. Ни одна из наших сестёр никогда не принимала участия ни в каких обрядах, противоречащих набору ритуалов Гвидре. Никто и никогда в этих стенах не передавал никаких учений, противоречащих учению Гилас, ни письменно, ни из уст в уста. Мы всего лишь лечим людей.

— Да. Всего лишь лечите. Вы, преподобная местра, пришли сюда много лет назад и были приставлены к больному местрой-настоятельницей, как все послушницы. Верно? Вас ничему не учили. Вы просто смотрели, как это делают старшие сёстры. После стали делать сами. А теперь ваши послушницы смотрят, как лечите вы. Никаких бесед, никаких ритуалов, никаких книг на фарийском. Вы не обсуждаете фарийскую науку, вы просто несёте её в жизнь. Молча и безропотно, как истинные монахини.

Насмешка в его голосе, столь близкая к обвинению и тем более опасная, что каждое слово было истиной, странным образом смешивалась с сочувствием — и пониманием, так, словно он сам испытывал то, о чём говорил. Словно знал, каково это — вечно молчать, вечно быть лишённым права рассказывать о том, чему отдал всего себя. Не иметь возможности поведать другим о том, на что себя обрёк — просто делать, потому что дела важнее слов… Он знал, каково это. Адели вдруг больше всего на свете захотелось заставить его встать на колени, преклонить колени самой и принять его исповедь, а после исповедаться ему. Она не имела на это права, потому что он отринул Гвидре, но желание было столь сильным, что Адель едва не поддалась ему. Слишком, о, слишком часто Адель Джесвел со Сварливого острова шла на поводу у своих желаний… но разве хотя бы раз в жизни она об этом жалела?

Увы, она не была больше Аделью Джесвел. Она была местрой-настоятельницей обители гвидреанок, монастыря, погрязшего в ереси. И её долгом было думать о своих сёстрах, которых она подвергала смертельному риску, и о людях, больных и раненых, жизни которых они не смогут спасти, если сами будут мертвы.

Поэтому она сказала не то, что хотела, а то, что была должна.

— Чего вы хотите?

Человек, которого она так хорошо чувствовала и так плохо понимала, слегка развёл руками, будто она спрашивала очевидное.