Тебе единому согрешила

Дом Лузовских стоял почти за городом, глубоко запрятавшись в саду, а к нему примыкал пустырь. На нем Мечка заметила множество битых бутылок. Bce они сверкали и переливались на солнце, как опрокинутые зеркала, среди выжженной травы и камней. От заката нежно розовела земля, заборы, осенние листья деревьев. В голубом небе парила какая-то птица.

Мечка вспомнила, что именно на этом пустыре убили ксендза Пшелуцкого. У нее началось сильное сердцебиение, и она кашляла, кашляла без перерыва, с росинками пота на лбу.

Тэкля и Лузовский показали ей всю квартиру. Обстановка была помещичья. Библиотека с портретами Скарги, Костюшко, Мицкевича занимала целую комнату. Окна ее выходили на пустырь.

— Я провожу здесь целый день, — сказала Тэкля.

— Она ни за что не хочет, чтобы я продал дом, — тихо пожаловался Лузовский.

Мечка представила себе одиночество этой женщины в старом доме, с неотступными мыслями о прошлом.

Она уехала от Лузовских совершенно расстроенная.

Мечку посетил Ружинский, антрепренер и создатель кабаре «Синий топаз». Он был в плоской шапочке и плаще не первой свежести. Его круглое лицо с красным носом выражало почти детское добродушие. Не успел он представиться, как явился художник Тарасов, а за ним поэт Улинг.

Все трое уселись вокруг стола и просили Мечку принять участие в судьбе кабаре. По их словам, им нужно было лицо в административную комиссию, Знающее хорошо польскую колонию и могущее отстаивать интересы кабаре перед ксендзом Игнатием. Это лицо, естественно, будет получать не деньги, а почет и уважение. И Ружинский с жаром распространялся: кабаре арендует помещение у костёльного совета, ибо Польский Дом на костёльной земле. Председатель совета, — ксендз Игнатий. От него зависит, прибавить или убавить цену на зал, от него зависит и сама сдача зала в наём. Они добавили, что весь город заинтересован «Синим топазом». Две газеты, враждовавшие между собою, на время объединились и писали хвалебные статьи учредителям. Самые интеллигентные люди в Н-ске заявили, что кабаре нужно, как воздух. По проекту участников «Синий топаз» вместит литературную, музыкальную, художественную и драматическую секции и «даст широкую свободу всякой талантливой инициативе». Кабаре будет устраивать концерты, выставки, балы и, кроме того, иметь постоянную труппу. Ружинский сознался, что артисты собраны «с бору да с сосенки». Но это никого не пугало.

После некоторого колебания Мечка согласилась. Она решила, что общение со многими людьми сразу, будет полезно для нее. За последнее время она слишком уходила в самоё себя и, страдая, становилась черствой.

Ружинский и Тарасов откланялись. А Улинг остался. Он ходил взад и вперед, раскачиваясь и заложив руки в карманы. Длинные волосы пачкали ему воротничок. Его грустные светлые глаза несколько раз пристально остановились на Мечке.

— О, — бормотал он, — я очень страдаю!

И после паузы:

— Знаете, как я вас называю мысленно?

— Нет.

— Всех скорбящих радость.

Желая от него отделаться, она встала и предложила ему чудесную сорванную камелию.

— Жаль, она без запаха.

— Я принес вам когда-то камелию с запахом, только вы не приняли ее.

Она сделала вид, что не слышит.

Поздно вечером Мечка складывала и перебирала свои книги. Она положила на ночной столик Гюисманса и в постели читала его. Но это творчество, холодное, тягостное и двусмысленное, только утомляло душу. Ее угнетало внезапно появившееся равнодушие к костёлу. Она приходила туда так, как будто это стало ее скучной привычкой. Проповедь ксендза Игнатия была сухая, затверженная пошлость. Капеллан отличался ханжеством и нетерпимостью. Красивый викарий Северин путался и заикался на кафедре, изрекая нечто вроде следующих истин: «Бог — есть Бог, Дева Мария — Дева Мария».

В сущности, польская колония шла в костёл, как на пункт своего сборища. Все они ссорились между собою, сплетничали, итриговали, и казалось, пороки ксендза Игнатия заразили всю паству. Мечка испытывала бессильное раздражение.

Мысль о ксендзе Иодко терзала ее. Этот человък уже вошел в ее жизнь и имел на нее влияние даже издали. Письменно он обещал приехать в Н-ск среди зимы. Она страстно ждала его, оправдываясь сама перед собою.

«Я впечатлительна. Внешность играет для меня огромную роль. Ксендз Иодко с его движениями медвеженка и с детским ртом нравится мне. Только нравится? Больше. Интересует, влечет. Я уверена, что у него на исповеди я буду избавлена от циничной грубости ксендза Игнатия и от двусмысленных вопросов ксендза-капеллана, и от благодушного равнодушия ксендза Северина. Он пропишет мне первые правила душевной гигиены и не слишком допотопные лекарства».

И добавляла почти с отчаянием:

«Если он не поможет мне, то кто же?»

* * *

Польский Дом, каменное здание очень неопределенной архитектуры, перестроенное из прежнего старого, было рядом с плебанией. Затем шел сад и готический небольшой костёл. Соседство кабаре шокировало не одну Мечку. Многие из поляков демонстративно отвертывались от ярко-голубых афиш «Синего топаза».