Тебе не пара

Например, по ночам дом словно рушится прямо на глазах. Джеймс лежит без сна в холодном поту, с широко открытыми глазами, в то время как стены, пол и крышу атакуют полчища ненасытных насекомых: щетинохвостики, мокрицы, жуки-пожарники, уховертки, долгоносики, тараканы, гусеницы, сверчки, клещи и прочая еще более мелкая шушера с незапоминаемыми и непроизносимыми латинскими названиями. В последнее время Джеймсу никак не удается отделаться от этого постоянного похрустывания. Иногда он поднимается с постели, где лежал рядом с Анжелой, украдкой идет выяснить, в чем дело, и в темноте довольно часто застает их, когда они жуют линолеум в кухне, прогрызают древесину плинтусов, постукивают в окна своими мягкими перепончатыми крыльями. При его появлении они бегут без оглядки, торопливо забираясь под шкафы и стулья или просто растворяясь в ночи. Недавно он несколько раз прятался за диваном в ожидании их прихода, чтобы выпрыгнуть оттуда в последний момент, как только они приступят к своим темным делишкам. Ха! — кричит он. ПОПАЛИСЬ! И начинает топать и рычать как безумный.

Как только Анжела умудряется их не слышать, думает он. Ничто кроме Чарли не способно ее разбудить. Она все спит и спит, ее утонувшее в подушке лицо светится молочно-белым, напоминая обитающих на дне океана странных рыб, чей счастливый удел — породившая их тьма.

Она не слышит ни насекомых, ни постоянного назойливого гула, который производят молекулы воздуха, сталкиваясь у них над головами, — ничего, одного лишь Чарли. А в сознании Джеймса эта непрерывная деятельность в глухой ночи выливается в дребезжащий мотив, заглушить который он не может при всем желании.

А тут еще эта птица в саду, впервые замеченная им несколько дней назад, большая черная птица, что сидит на крохотном квадрате лужайки и всматривается в кухонное окно своими черными глазами.

— Это ворона, Джим, — говорит Анжела.

— Слишком большая для вороны. Ворон это…

— Это ворона, Джим. Оставь ее в покое.

Неделю спустя после случая с «Дезайи» происходит еще один перелом в том же роде. Как-то вечером Анжела, физически не в состоянии пошевелиться, лежит, распростершись, на диване, который теперь используется исключительно в качестве больничной койки. Услышав плач, доносящийся из моисеевой корзины в дальней комнате, она умоляет Джеймса пойти посмотреть.

— Что ему, по-твоему, нужно? — нервно спрашивает Джеймс.

— Да, наверно, снова подгузник сменить, — говорит Анжела, зависнув на пороге долгожданного полуобморока.

Джеймс на цыпочках идет в соседнюю комнату. Существо тихо и настойчиво плачет, но, едва завидев Джеймса, замолкает и опять начинает пялиться на него. На этот раз глаза его слегка сужены, словно оно пытается сосредоточиться на чем-то жизненно для себя важном. Выглядит все именно так, если, конечно, допустить, что столь малолетнее создание способно на осознанный мыслительный процесс.

Взяв пластмассовую линейку, Джеймс нерешительно тычет ею в подгузник: действительно, полный, судя по звуку. Он недовольно сопит, вынимает чудовище из корзины и переворачивает. Отлепив пластиковые полоски сбоку, крайне осторожно снимает подгузник и кладет на пол. Приподнимает голый зад существа, собираясь подтереть его, и тут…

— Господи, твою мать!!!!!

Вслед за взрывной волной утробного кашля из задницы вырывается мощный поток экскрементов, цветом и токсичностью напоминающих оксид урана, и обдает противоположную стену, дверь, ковер, а особенно щедро — лицо Джеймса. Он роняет штуковину обратно в плетеную корзину.

— Мать твою!!

— Что случилось, зайка?

— Задница у него вся взорвалась к чертовой матери, что-что. Господи ты боже мой.

Борясь с тошнотой, Джеймс утирает с физиономии пузырящееся желтое дерьмо, пинту за пинтой, на что уходит целая пачка влажных салфеток. Эта дрянь липнет и жжет не хуже напалма, а пахнет, как разлагающийся труп бомжа. При каждом прикосновении тряпки Джеймса выворачивает и передергивает.

Покончив с самым неприятным, он наступает на гадкое существо с верной пластмассовой линейкой наготове.

— Ты, урод, сволочь мерзкая, — говорит он, тыча линейкой в жирную шею.

Существо смотрит на него в ответ этими своими огромными черными глазами, нимало не смущаясь.

— Бабаяро, — булькает оно. — Селестин Бабаяро.

Никто ему, разумеется, не верит.

Как-то поздним вечером Джеймс выбирается в «Пещеру отшельника» на короткую побывку, посидеть с друзьями: Ади, Кларой и ее отвратительным самодовольным приятелем Троем. Он готов был к их смеху и недоверию, но теперь, когда приходится сносить такое, его это все-таки раздражает и оскорбляет.

— Я же вам объясняю, — говорит Джеймс, стуча по столу рукой и делая очередной здоровый глоток пива, — это дерьмо мне теперь весь состав «Челси» наизусть выдает. Нет, блин, серьезно! Семь недель ему, говорить вообще еще не положено. А оно весь «Челси», блин, на память знает. Точно вам говорю, блин, прямо как одержимое!

— Чем он, по твоему, одержим — Кеном Бейтсом[21], что ли? — спрашивает Ади.

Они просто смеются над ним, все как один. Клара поглаживает его руку.