Тебе не пара

— Его Чарли зовут, Джим, он же сын твой. Тебе просто надо к нему немного привыкнуть…

— Ты бы хоть попытался какие-нибудь теплые чувства к нему проявить… — говорит Ади.

— Не могу я! Он мне не дает. Ади, ты себе представить не можешь… Он меня ненавидит, хочет из дому на хрен выжить. И потом, знает ведь, что я за «Лидс» болею. Мы с «Челси» издавна враждуем, с самого финала кубка 1970 года, когда мы их насмерть замочили, но им этот козел Дэвид Уэбб подсудил…

— В повторном матче, да? Тогда еще Осгуд забил, с подачи Чарли Кука. Бац, и прямо в середку!

— Заткнись, Ади. Джим, ты в своем уме? Ты что, хочешь сказать, твой Чарли все футбольные подшивки за последние тридцать лет просмотрел?

— Да нет же, вы меня не слушаете. Я что хочу сказать: это дерьмо чем-то одержимо.

— Ладно, Джим, — влезает в беседу Трой. От его снисходительно-рассудительных речей Джеймса блевать тянет. — Давай рассуждать логически. Не знает он наизусть всех игроков «Челси». Пока, если верить тебе, он сказал только «Дезайи» и «Бабаяро», и все. Так вот, с лингвистической точки зрения, первые звуки, которые произносит младенец, — наиболее простые для его еще не сформировавшегося неба — это «д» и «б». «Дезайи» — вероятно, попытка сказать «дай сисю». Да ты гордиться им должен!

Джеймс не любит Троя. Эти не вполне латентного характера трения между двумя мужиками отчасти объясняются тем фактом, что Джеймсу довелось в студенческие времена пару раз переспать с Кларой.

— Хорошо, господин Жан Пьяже[22], — издевается Джеймс, — а «Бабаяро», мать его за ногу, как вы тогда объясните?

Трой смеется, глядя на Клару в ожидании поддержки и широко разводя руками.

— Ой, да ладно тебе, ну сам подумай! Ну что он сказал? Ба-ба-ба-ба-ба-ба… Я вас умоляю: где это слыхано, чтобы младенец говорил что-либо подобное? Соберись, Джим: он же просто гулил, остальное — плод твоей фантазии.

— Оно сказало «Селестин Бабаяро», Трой. Даже Линекер, мать его за ногу, такое с трудом выговаривает. Монстра я породил.

— Джим, миленький, не говорил он… как там было, Трой?.. Селе… как его там… Бабаяро. У тебя, очевидно, стресс. А стресс, это, ну… Трой ведь правильно говорит: ты перетрудился, дошел до предела, вот у тебя с мозгами и творится непонятно что.

Когда Клара вот так вот встает на сторону Троя, этого Джеймс вынести уже не может. Он грохает стаканом по столу, расплескивая пену, и в бессильной ярости брызжет слюной.

— Мать твою за ногу, не надо со мной говорить, как будто я дебил или псих! Я знаю, что слышал. Знаю, и все, ясно?

Во время этой вспышки на них поглядывают другие посетители паба. Это уже слишком. Все четверо синхронно замолкают, на какое-то время сосредоточившись на выпивке. Джеймс размышляет, не рассказать ли им и про насекомых, но потом думает, нет, пожалуй, сейчас не время.

Когда хозяин, толстяк Джефф, гавкает за стойкой, что скоро пора закрывать, Трой встает, радуясь возможности прервать эту до крайности неприличную сцену, приглаживает волосы и оживленно предлагает всем выпить на посошок. Ему порядком надоело обсуждать этого чертова Джеймсова младенца.

Но Джеймс перебивает, не давая никому ответить. Он уже не кричит, но его насильственно ровный тон пугает не меньше.

— Хватит пить; пошли разберемся.

— В каком смысле — разберемся?

— Пошли со мной, сами все услышите. Анжела спать будет. Это убоище в одиннадцать как похлещет у жены из сиськи, так и закемарит. Пойдем все вместе ко мне. Я хочу, чтобы вы мне поверили. Вы обязаны мне поверить. Это важно. А то, блин, хоть на стенку лезь.

Несколько секунд они обдумывают эту идею.

Потом Ади говорит:

— Он теперь в «Саутенде», да?

— Кто в «Саутенде», что ты несешь?

— Дэвид Уэбб. В прошлом сезоне, кажется, ушел из «Евиля» к ним менеджером.

Пятнадцать минут спустя все четверо украдкой пробираются через пахучий, мягкий сумрак супружеской спальни. В первых рядах — вооруженный линейкой Джеймс; рядом Клара — глаза ее расширены от волнения и тревоги за друга; Ади с трудом сдерживает хихиканье; на заднем плане Трой, которому вся эта затея не по душе.

— Джим, а линейка зачем? — шепчет Клара, хотя ей и так все понятно.

— Чтоб тычка дать гаденышу. А теперь тихо, а то Анж разбудите.

Их обступает густая и теплая темнота спальни, где различимы лишь слабое посапывание Анжелы да ее животный, сладкий молочный запах. Ребенок тихо лежит на спине с закрытыми глазами.

Джеймс тычет его линейкой в горло.

— Джим! — говорит Клара.

— Ш-ш-ш. — Джеймс еще раз пихает ребенка линейкой.

Чарли открывает глаза и недоуменно постреливает зрачками туда-сюда, обводя комнату взглядом.

Тогда Джеймс опять тычет его, на этот раз посильнее, в живот.

И тут происходит следующее. Скривив губы, ребенок издает довольный смешок — легкомысленный, веселый, булькающий — и одновременно машет ручками в умилительном возбуждении.

— А-а-а-х ты, золотце мое! — Клара почти не в силах сдерживать свои шумные излияния. — Смотри, Джим, смеется! — Она наклоняется над кроваткой и протягивает Чарли палец, который тот крепко цапает своей крошечной лапкой. — Ах ты, господи…

В отчаянии Джеймс рычит: