Тебе, с любовью…

– Ребенок умер, – тихо продолжает он. – Меньше чем через два часа после съемки. Жену наняли, чтобы она сделала первые снимки новорожденного, но он родился с серьезным пороком сердца.

– Ясно. – У меня сжимается горло.

Учитель убирает мобильный в карман.

– Когда-нибудь слышала о «Людях Нью-Йорка»?

Я мотаю головой.

– Это фотоблог, который ведет парень по имени Брэндон Стэнтон. Он снимает в Нью-Йорке разных людей и задает им вопросы. Затем выкладывает их фотографии в интернет вместе с отрывками разговоров. Люди почему-то делятся с ним своими самыми сокровенными секретами, самыми болезненными воспоминаниями… и разрешают выложить их в сеть. Его фотографии видели миллионы людей. Миллионы, Джульетта! На миллионы людей его снимки произвели неизгладимое впечатление… А все началось с того, что парень просто бродил по Нью-Йорку, фотографируя незнакомцев.

– Но я не такая, – шепчу я.

– Возможно, пока еще нет. Но ты найдешь свой собственный путь к сердцам людей.

Звякает таймер, и мистер Жерарди щелкает выключателем. Лампы над головой гаснут, их сменяет красный свет. Учитель достает пленку из бачка и начинает ее раскручивать.

– Хочешь начать с конца? Может, посмотрим последние пять кадров?

Сердце, и так беспокойно бьющееся после всего сказанного им, снова пускается вскачь.

– Ммм… Давайте.

Он отрезает часть пленки, растягивает ее пальцами и поднимает. Различить, что на ней, пока невозможно. Мы вставим пленку в фотоувеличитель, высветим изображение на бумагу, затем опустим бумагу в подготовленные растворы.

– Я могу ошибаться, но мне кажется, на этих кадрах нет машины, – тихо замечает мистер Жерарди. – Похоже, на них человек.

Разум мечется между возможными «может быть». Может быть, это виновник аварии. Может быть, мама действительно его засняла! Но здравый смысл берет верх, затаптывая эти мысли. Я вздыхаю.

– Хочешь, мы не будем этого делать? – бросает на меня взгляд мистер Жерарди.

– Нет. Мы уже слишком далеко зашли.

Мы переводим кадры на фотобумагу и опускаем ее в подготовленные кюветы с раствором. Сердце спотыкается в груди, и я едва не забываю дышать.

– Знаешь, – заговаривает учитель, – есть люди, которые, возможно, считают, что для работы твоей мамы не нужно обладать особой храбростью.

– Например? – вскидываю я на него раздраженный взгляд.

– Например, солдаты, участвующие в этих войнах.

Ах вот он о ком!

Я щипцами погружаю бумагу в раствор. Начинает проявляться изображение. Знаю, что спешить нельзя, но как же хочется…

– Я ни в коем случае не умаляю значение работы твоей мамы. Ничуть. Она очень важна. И ее фотографии изумительны.

Так и есть. Маму трудно сравнивать с кем-то другим. Разница всегда будет существенной. Как между ней и папой. Как между цветной фотографией и черно-белой. Яркое многоцветье против серых оттенков.

Потому мне так сложно сейчас. На бумаге проявляются линии, но полную картинку не различить. Горло сжимается. Это были последние снимки мамы. Может быть, последние мгновения ее жизни. Я сейчас обладаю возможностью видеть ее глазами. Перевожу взгляд на мистера Жерарди.

– Можно… можно мне закончить самой?

Он колеблется, глядя на кюветы с растворами. Ему нельзя оставлять меня с реактивами, но когда-то я была лучшей ученицей с особыми привилегиями. Вспоминается его драгоценная «лейка». Может, ничего не изменилось?

– Пожалуйста, – прошу я.

Учитель вздыхает.

– Хорошо. Схожу в учительскую за чашечкой кофе. – Он медлит. – Уверена, что хочешь остаться одна?

Кивнув, я протираю глаза. Изображение становится отчетливей. Видны растрепанные волосы, согнутая рука. Мистер Жерарди выскальзывает за дверь. Щелкает замок. Я одна. Меня обволакивает тишина. Глаза наполняются слезами, и я смаргиваю их. Изображение полностью проявилось. Приходится снова проморгаться. С фотографии улыбается мама – ее глаза блестят, волосы растрепаны и взлохмачены. Она обнажена. Лежит в постели. Одна грудь прикрыта рукой, а другая бесстыдно оголена. У меня спирает дыхание.

Проявляется снимок и в другой кювете. На нем опять мама, все еще обнаженная. Она смеется, протягивая руку к камере. Следующая фотография. Переплетение рук. Размытая шея, темные волосы. Абрис скул. Мои щеки холодят слезы.

Следующая кювета. Мама со смехом борется с кем-то. Мускулистая рука, обхватив ее за шею, пытается притянуть к объективу, чтобы сфотографировать. Старомодное селфи, сделанное камерой, а не мобильным. Лицо мужчины обрезано, но мой взгляд притягивает мужская рука. У папы нет таких мускулов.

Следующая кювета. На автоснимке запечатлены они оба. Я сжимаю его в пальцах, не обращая внимания на то, что по рукам течет раствор. Это Иэн. Мамин редактор. Он прижимает ее к своей обнаженной груди. Она отвернулась, уткнувшись лицом в его шею. Я думаю о папе, живущем все эти месяцы как в тумане. Она изменяла ему. Изменяла!

Я поднимаю камеру и со всей силы швыряю в дверь. Стекло с пластиком осыпаются осколками на пол.

Как она могла?

Ее сумка лежит рядом со мной, аромат лосьона для рук смешивается с запахом химикатов.

Как она могла так с ним поступить?