'Тебя, как первую любовь' (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение)

Усовершенствуя плоды любимых дум,

Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит

И плюет на алтарь, где твой огонь горит...

За этой несколько высокомерной позицией крылись тяжелые душевные муки поэта, избалованного в свое время громкой славой и вдруг оказавшегося в роли непризнанного и непонятого, в роли обманутого читательской любовью и отвергнутого.

Как помним, своим хулителям и зоилам Пушкин отвечает и в предсмертном "Памятнике". Мысль та же - свобода и независимость творчества. Только теперь голос его звучит как-то отрешенно, оракульски.

Словно с того света обращается он к музе будущих поэтов и завещает им свое выстраданное кредо:

Веленью божию, о муза, будь послушна,

Обиды не страшась, не требуя венца,

Хвалу и клевету приемли равнодушно

И не оспоривай глупца.

Нет, "собачья комедия" литературы сама по себе вряд ли доконала бы поэта. Он всегда находил в себе силы стать выше критики продажной журналистской братии. Ядовитые ее перья могли ранить, ранить тяжело, но не убить. Убить могли ядовитые стрелы другого рода. Они не замедлили посыпаться.

А царь тем ядом напитал

Свои послушливые стрелы...

В 1832 году Пушкин пишет стихотворение - подражание Данте, где впервые у него появляются две новые темы. Одна из них - кара ростовщику за то, что он обирал своих должников и мучил их, словно поджаривая на медленном огне.

Семейная жизнь требовала денег, денег и денег. Поэт безнадежно увязал в долгах. Он закладывает и перезакладывает бриллианты, бусы, браслеты, шали, он заложил также свое имение, он просит заимодавцев об отсрочке, он унижается, чтобы получить новые займы, унижается, наконец, перед царем и Бенкендорфом, напоминая им, что ему назначено жалование, а его не платят.

Это "поджаривание на медленном огне" продолжалось все последние годы. Множилось его семейство, множились и долги. Жизнь в столице при дворе была дорога. Батюшка Сергей Львович к тому же вконец промотался и расстроил свои дела.

В марте 1834 года он послал за сыном. Поэт увидел отца в "слезах, мать - в постеле - весь дом в ужасном беспокойстве. - Что такое? - Имение описывают. - Надо скорее заплатить долг. - Уж долг заплачен.

Вот и письмо управителя. - О чем же горе? - Жить нечем до октября. Поезжайте в деревню. - Не с чем".

Описав эту тягостную картину другу Нащокину, поэт заключает: "Что делать? Надобно взять имение в руки, а отцу назначить содержание.

Новые долги, новые хлопоты. А надобно: я желал бы и успокоить старость отца, и устроить дела брата Льва..."

После смерти поэта у него оказалось 138 тысяч рублей долгу и несколько жалких считанных рублей в бумажнике...

Другая тема Дантова "Ада", которая привлекла в 1832 году внимание Пушкина, - кара за супружескую измену.

Схватили под руки жену с ее сестрой,

И заголили их, и вниз пихнули с криком

И обе, сидючи, пустились вниз стрелой...

Порыв отчаянья я внял в их вопле диком;

Стекло их резало, впивалось в тело им

А бесы прыгали в веселии великом.

Я издали глядел - смущением томим.

За сто сорок с лишним лет после смерти поэта много было говорено и писано о вине Натальи Николаевны в гибели мужа. Она оказывалась обычно в центре внимания биографов и исследователей жизни поэта.

Порой они бесцеремонно вторгались в личную жизнь поэта, доискиваясь, действительно ли любила его жена, действительно ли он любил жену, не изменял ли ей, не изменяла ли она ему и т. д.

Одни приводили слова обезумевшей от горя Натальи Николаевны:

"Я убила моего мужа..." Другие ссылались на слова умирающего Пушкина жене: "Будь спокойна, ты невинна в этом"2.

Конечно, невинна. Конечно, не ее, пусть несколько легкомысленное, поведение было причиной гибели поэта. И сам он, снимая в глазах окружающих всякую вину с жены, не хотел ли сказать этим, что убийц надо искать в другом месте?

Она была только слепым орудием в тех "адских кознях", которые, по выражению П. А. Вяземского, "опутали их (Пушкиных. - Г. В.) и остаются еще под мраком"51. А уж кому-кому, как не Вяземскому, было знать всю подноготную?

Что же это за "адские козни"? Они остаются "еще под мраком". Но кое-что мы знаем определенно - от самого Пушкина.

Это - две стрелы, которых было достаточно, чтобы смертельно ранить поэта. Первая - дискредитировать Пушкина как певца свободы, как народного поэта, сделать его придворным, да так, чтобы более уязвить его самолюбие, лишить его всякой независимости. Вторая - скомпрометировать его молодую красавицу жену.

В канун 1834 года Николай, проявляя якобы особую милость и расположение к поэту, производит его в камер-юнкеры. Хорошо еще, что не в камер-пажи! Поэту скоро 35 лет, а в камер-юнкеры обычно жалуют юнцов из аристократических семейств. Естественно, что такое приобщение Пушкина ко двору имело целью сделать его предметом насмешек всего Петербурга.