'Тебя, как первую любовь' (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение)

Гринев не обещал "самозванцу" не служить против него, и "темный мужик" оценил это как акт настоящего мужества и отблагодарил за это.

Пушкин "законному" властителю империи в конце концов такое обещание дал, но тот до самого конца терзал поэта, требуя благодарности и покорности за то, что "отпустил".

Причудливо переплетаются в сознании поэта история и современность, судьбы России и судьбы отдельных русских людей, либо кружащихся в потоке истории, либо стремящихся его обогнать, либо пытающихся плыть против течения, либо, наконец, направляющих его в новую стремнину. Последнее как раз - великое дело великого Петра.

Как и в Пугачеве, в Петре Пушкина привораживала мятежная натура, личность, не желающая плыть по течению. Пугачев с помощью восстания "черного люда" хотел занять трон царей московских. Петр был революционером на троне, был человеком, перевернувшим, перетряхнувшим Россию - не снизу, а сверху. И это была единственная, на взгляд Пушкина, "революция" российская, увенчавшаяся успехом.

Петр I - революционер. Но и тиран, деспот, самодержец. Властелин "полумира", создатель великой империи, но и ее душитель. Человек, разрушающий властью своей все старое, одряхлевшее в обществе и прокладывающий ему новые пути. И Пушкин, прекрасно постигая всю многомерность и противоречивость этой исторической фигуры, восхищаясь ею и ужасаясь одновременно, находит предельно лаконичные и емкие слова для ее характеристики:

"Средства, которыми совершают переворот, не те, которыми его укрепляют. Петр I - одновременно Робеспьер и Наполеон (воплощенная революция)".

Робеспьер и Наполеон, объединенные в Петре I! Тут целая концепция революций в различных условиях России и Франции. И концепция необычайно смелая, оригинальная, глубокая. Робеспьер - вождь мятежной Франции, олицетворяющий революцию как отрицание, как решительное устранение пут феодализма, как полное и последовательное уничтожение всего, что поддерживает старое общество.

Но революция не может остановиться на одном отрицании, на одном резком прорыве вперед. Наступает момент отрезвления, когда необходимо заняться будничной работой строительства нового общества, укрепления тех завоеванных результатов революции, которые исторически оправданы, и отказа от тех, которые эту историческую необходимость предваряют.

И для этого, как правило, необходимы уже новые люди, иные характеры, иные натуры. И так на смену Робеспьеру - сокрушителю монархии приходит Наполеон - созидатель великой империи. Робеспьер - это революция, чем она хочет стать. Наполеон - это революция, чем она стала, во что вылилась и воплотилась, переродясь. И в этом смысле, по Пушкину, Наполеон "воплощение революции".

Так было во Франции конца XVIII века.

Россия же начала этого века совместила обе фигуры в одном лице!

Обе задачи - и отрицающая, разрушительная, и утвердительная, закрепляющая завоевания нового, - решены здесь "сверху" волею и гением самодержца. Тут был пример человека, который мог, казалось, предугадать поворот в течении истории и повернуть Россию в ее новое русло, мог, выходит, стать "властелином судьбы" - не только своей собственной, но всей России.

О мощный властелин судьбы!

Не так ли ты над самой бездной

На высоте, уздой железной

Россию поднял на дыбы?

Петр поднял Россию на дыбы, но и на дыбу. Как и Пугачев, Петр I у Пушкина последних лет угадан как бы в двойном освещении; уже в "Полтаве": "лик его ужасен... он прекрасен". Лик и личность. Личность исполинская, творящая историю, и человек во власти обстоятельств. Самодержец и самодур. Человек власти, этой властью развращенный, употребляющий ее на великое и низкое. Великий человек, унижающий достоинство других людей. Такое примерно впечатление Пушкин вынес о Петре и резюмировал сам его следующим образом:

"Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности, или по крайней мере для будущего, - вторые вырвались у нетерпеливого, самовластного помещика".

Пушкин приводит много "тиранских указов" царя. Среди них есть и такой: "Под смертною казнью запрещено писать запершись. Недоносителю объявлена равная казнь". Вот вам и просвещенный государь, запрещающий под страхом смерти даже писать в уединении!

Обычно считается, что Пушкин "воспел" Петра, романтизировал и возвеличил его образ, что он был страстным почитателем императора и преклонялся перед ним. Да, но Пушкин был, пожалуй, и первым резким обличителем тирании Петра, его жестокости и самодурства.

Поэт-историк отлично понимал, что объективная характеристика Петра цензурой не будет пропущена. За неделю до смерти в беседе с П. А. Плетневым он сказал, что "Историю Петра" "пока невозможно писать, то есть ее не позволят печатать". И все-таки он продолжал упорно работать над своим гигантским трудом, ни на йоту не отступая от истины.