Течение времени

– Нет, Наташка, Леночка знает, что сегодня я не приеду. Сегодня ночью мы с Сашей Ачиным, нашим механиком, будем ловить жулика, я ей про это не сказал, чтобы не волновалась. Подумают с тетей Грушей бог знает что. В двигатель во время морозов впрыскивают специальную жидкость – тогда он легче запускается. Алкоголики этой жидкостью смачивают горло, затем пьют – она действует как наркотик. Сейчас, когда сильные морозы прошли, потребность в этой жидкости упала. По накладным кладовщика ее вообще никто не выписывает, а бутылки-баллончики с полок исчезают. Значит, у нас появился жулик, алкоголик, наркоман, на которого не действуют предупреждающие надписи на этикетке – «Осторожно, яд!» и череп с костями. Вероятно, он знает норму, которая приводит его в наркотическое состояние. Даже десять граммов действуют на психику человека, а регулярный прием приводит к смерти. Сегодня или завтра, думаем, он должен прийти в кладовую за очередной бутылкой. Вот такие дела, Наташенька, на нашей ниве: «И вязнут спицы расписные в расхлябанные колеи». Кто?

– Ну, знаешь ли! Я все-таки филолог! Блок, мой любимый Александр Блок.

– Интересно, с чем у меня ассоциативно связались «спицы расписные»?

– Совершенно очевидно – с «нивой».

– Вероятно. Пока, часок надо поспать, а потом сыграю роль детектива.

– Алеша, можно я с тобой?

– Нет!

Ночь была морозная. Яркая луна через зарешеченное окно освещала всю кладовую и дверь, и полки, и даже злополучные бутылки на полках.

– Алексей Петрович, идите сюда, здесь самое темное место, дверь видна, ящики вместо стульев, тулупами укроемся, не замерзнем.

Прижавшись друг к другу, они о чем-то тихонько переговаривались, а около часа ночи услышали скрип снега под чьим-то шагами. Затем щелчок замка, дверь открылась, и вошел Егорыч, автослесарь, хорошо видный при лунном освещении. Он подошел к полке, взял бутылку… И тут луч мощного фонаря высветил лицо жулика. От неожиданности Егорыч уронил ключи, замок, закрыл лицо рукавом шубы и… заплакав, сел на бетонный пол. И через мгновение, как бы спохватившись, нажал на клапан баллончика и прильнул к нему.

– Егорыч, брось этот яд, помрешь зараз, – бросился к нему Ачин. – Как же так, еще года три назад был инструктором райкома, нас поучал, как жить и строить коммунизм… и вдруг – вор.

– Саша, я человек конченый. Теперь без этой хреновины жить не могу, хотя знаю, что сжег ею желудок и все потроха. А на водку денег нет, и купить негде. Прости меня, Саша, я тебя в партию принимал, слова красивые говорил. Веди меня в милицию, и все тут! И вы, Алексей Петрович, простите. Я вас всех люблю, вы честные, идейные, верите в светлое будущее, а я не верю, хотя всю войну прошел. Не будет у нас светлого будущего, а если и будет, то до этого будущего, как до луны, далеко, ведите… Ой, постойте… Все заполыхало внутри огнем, больно. Сейчас помру, сгорю…

Потом началась рвота, изо рта пошла пена. Алеша и Ачин старались повернуть Егорыча набок, чтобы он не захлебнулся, а тот вырывался, поворачиваясь на спину… Саша побежал вызывать скорую.

– А мы подозревали других. Он тоже был на подозрении, но не из первых.

Подходя к мастерской, Алеша издали увидел Наташу, которая прыгала на одном месте, хлопала в ладошки и постукивала себя по спине, насколько могла дотянуться. Лицо у нее было красное, а кончик носа побелел.

– Наташка, ты зачем пришла? – вместо приветствия прогудел Алеша.

– Боялась, что тебя убьют, всю ночь не спала. Хорошо, что все благополучно закончилось.

– Благополучно, благополучно, а по-другому и быть не могло. Если подробно, то жулик в больнице на промывании желудка, если это ему поможет. А вот ты потеряешь ослепляющую людей красоту, если отвалится кончик носа. Сколько ты здесь стоишь?

– Час, спросить-то было некого. И все равно я бы волновалось, если бы тебя сама не увидела: а вдруг ранен? Потом я еще перед Леночкой за тебя отвечаю.

– Оказывается, у меня теперь персональный охранник.

– И не только, и не только, и не только! Я еще буду кормить тебя обедом и ужином, когда ты ночуешь здесь.

– Это что, тоже Леночка распорядилась?

– Да, мы так решили сообща. Слушай, я замерзла, как маленький зверек.

– Ладно, об этом мы еще поговорим. Теперь пошли вон туда. Там чистый снег. Буду оттирать твой нос. Наташенька, потерпи – это больно, а потом смажем вазелином.

Она сопела, но терпела. Потом он привел ее в свою конторку, отчего нормировщик Кузьмич совершенно разволновался: не знал, куда деть ни руки, ни ноги, как вести себя при такой молодой красивой женщине. Алеша, можно сказать, выручил Кузьмича.

– Пожалуйста, проводите сторожа к кладовщику, там у дверей столик. Пусть сядет и напишет объяснение причины прогула в эту ночь, как впрочем, и во все предыдущие.