Течения

После пар мы замотали лица шарфами и спустились в подземный переход рядом с факультетом. Я еще ни разу не ходила по нему, потому что он вел к острозубому и ржавому Кремлю, а мне там было нечего делать, но Вера сказала, что пора. На выходе, у края Манежной площади, возле фонтана с конями стояла Сильвия Александровна, замерзшая и жалкая. Она держала слишком большой плакат. Ее тонкие коротенькие руки будто торчали из боков, а полотно между ними скручивалось вовнутрь. Но надпись была читаемой. «Нам не нужен вечный президент». Никто на нее не смотрел. Я не хотела, чтобы она заметила нас, ведь тогда пришлось бы подойти.

Слушай, давай в другой раз, погода совсем мерзкая, — сказала я.

Согласна, меня саму сейчас сдует.

В тот момент мы обе смотрели на Сильвию Александровну. Потом спустились в метро и вместе доехали до «Чистых прудов». Там мы перешли на рыжую ветку и разошлись: Вера поехала вверх, а я вниз. На прощание мы, как всегда, крепко обнялись. Всю дорогу я читала «Государя» Макиавелли по программе. Почему-то хотелось, чтобы кто-нибудь из пассажиров обратил на это внимание.

Когда я вышла из метро, чуть не вывалилась на проезжую часть из-за ветра — он был даже сильнее, чем на Манежной площади. Почти все пассажиры сразу прыгали в маршрутку. И только я сама понесла свое голодное замерзшее тело через панельковые дворы к общежитию. По пути я занимала себя тем, что считала, как растянуть сто семьдесят рублей до послезавтрашней посылки. Всего через восемь дней придет стипендия. Еще через одну неделю папа получит зарплату и отправит мне половину. Раньше мы жили всей семьей на его месячный заработок. Теперь, в Москве, я за две недели истрачиваю такую огромную сумму, но при этом могу себе позволить всего одну куриную котлету в сутки.

Пока мы с Любой висели на перекладинах в вагоне метро, я думала о том, сможет ли она поднять десять килограммов. Люба покачивалась, широко раскрыв глаза, но они никуда не смотрели. Люба будто переключила взгляд внутрь черепной коробки, чтобы перемотать к началу свои мудреные сны, которые она любила записывать. Мне казалось, что, если вагон слишком сильно дернется, Люба треснет и надломится, ее кожа лопнет и на пол выльется кровь василькового цвета.

Мы вышли на перрон, когда к нему подкатывался поезд. Нужный вагон находился в начале состава, и мы быстро его отыскали. Возле него стоял очень загорелый мужчина в раздутом черном пуховике, наброшенном поверх форменного пиджака. Он кивал и улыбался пассажирам, которые покидали вагон.

Кожа моего папы была такого же цвета, она тоже собиралась на лбу и возле глаз частыми тугими складками. Южные мужчины носят вечный глубокий загар, их кожа никогда не выцветает. Они десятилетиями строят большой дом, чтобы потом жить в нем вместе с детьми, которые вырастут и уедут в Москву, Сочи, Ростов-на-Дону. Или с апреля по октябрь торчат из своих огородов, голые по пояс, увлажняют и вспахивают землю, дергают сорняки и выбирают из нее червей. Или после обычной работы, которая нужна для пенсии, идут на стройку, где зарабатывают «нормальные деньги», «шабашат» и надеются, что богач, заказавший строительство, их «не кинет». Мы почти не разговаривали с папой, не знали друг о друге ничего, но я восхищалась им, потому что он был южным мужчиной, умеющим все и заботящимся о семье так, как у него это получалось.

Рассматривая кожу проводника, я ужасно захотела плакать. Когда все вышли, он подозвал нас и выволок наружу две огромные клетчатые сумки. Ну, держи, дочка, сказал проводник и улыбнулся так, что на лице выскочили все его складочки.

Я не смогла поднять свою сумку с первого раза. Потом потянула за ручку Любину, и она точно так же расплющила ладонь, как и первая. Настюш, предлагаю систему, сказала Люба. Тридцать на тридцать, тридцать шагов идти, тридцать секунд отдыхать. Я согласилась, мы взвалили на себя сумки, и Люба стала считать томным холодным голосом. На пятом подходе из меня вместе с потом вылилось чувство вины за то, что я заставила Любу так мучиться. К восьмому подходу мы уже добрались ко входу в метро. И когда наши сумки подхватили два узбекских парня и втащили их в вагон, я почувствовала себя счастливой. Мы с Любой допинали ношу до дверей вагона, которые не открывались на остановках, и сели прямо сверху. Любин лоб, всегда сухой и гладкий, выглядел липко. Она делала долгие тягучие вдохи и улыбалась. Хорошая тренировочка, да, Настюш, сказала Люба. Первые два прогона между станциями мы ехали молча. Потом Люба заговорила.

Настюш, а ты что, влюбилась в Веру?