Течения

Я не знала, как и к чему себя приложить, поэтому достала из кармана телефон, амулет, за который всегда можно ухватиться, который всегда подмигнет и поможет прыгнуть подальше от места, где неприятно. Настя, мы тут с пацанами на футбол идем, там наши против мяса, давай завтра поговорим, ладно, зай, это сказал Сережа. Я набрала ему, потому что мне было нужно поговорить с кем-то из прошлой жизни, с кем-то, кто не бывал в таких барах, где читают мудреные стихи. Хорошо, конечно, ответила я. И тут же поняла, что Сережа вообще не годится для будущей жизни. Я хотела себе скраб для губ, как у Веры, и работу в офисе с большими окнами, тонкий шелковый халатик и зайти наконец в ЦУМ. Можешь, пожалуйста, больше никогда не называть меня заей, добавила я, прежде чем положить трубку.

На улицу вышел поэт по имени Максим, подошел ко мне и сказал, что не любит курить в помещениях, ему становится душно. А ты подруга Веры, да? Слушай, как думаешь, если я приглашу ее в кафе или в галерею, она согласится? Максим выглядел встревоженным.

Нет, у нее есть интерес к другому парню, — сказала я.

Ясно.

Слушай, у меня голова разболелась от этого дыма, хочешь прогуляться со мной?

Я посмотрела на Максима вызывающе, так, чтобы он сразу понял: голова у меня вовсе не болит и я не хочу с ним просто гулять. Он был расстроен, слезлив, неизвестно, прочитал ли он то, что я написала ему взглядом. Но возвращаться в бар Максиму теперь не хотелось, так что он согласился. Мы немного поговорили: оказалось, он тоже живет в общежитии, но в корпусе напротив, потому что учится на экономическом факультете. Это он привел Веру в компанию поэтов, где почти все были москвичами. Из-за своего саратовского происхождения и интереса к поэзии Максим чувствовал себя слегка чужим с друзьями и совершенно неуместным среди экономистов.

В метро мы ехали молча, а по пути к общежитию Максим, кажется, разгадал мой шифр. Да, у меня есть чай, сказал он. Услышав это, я почувствовала злое удовольствие. Отвержение Веры толкнуло меня на низкий, гнусный поступок, и, замарываясь в нем, я как бы втягивала и ее. Когда мы зашли в галерею, соединяющую наши корпуса, я пошла не направо, как обычно, а налево, туда, где жил Максим. Как старшекурснику экономфака, ему полагалась двухместная комната на девятом этаже. Его сосед давно снимал квартиру и только значился проживающим. Так что мы были одни, и, как только дверь захлопнулась, я осознала, что никто не зайдет и не остановит нас.

Мы не стали включать свет, потому что, если не задергивать шторы, в Москве светло даже вечером, а рассматривать друг друга под электрической лампой нам не хотелось. Я поцеловала Максима сразу в губы, а он сразу залез рукой в мои трусы. Я особо ничего не чувствовала, пока Максим копался пальцами у меня между ног, только подумала, что последний раз была в душе утром, но это ничего, потому что Максим вообще был потный и скользкий, а волосики на его голове скатывались в склизкие сосульки. Единственное, что меня удивило, — это член Максима: он был совсем не таким, как у Сережи, прежде я не задумывалась о разнообразии членов. Когда со мной начало происходить то, что называется сексом, я тоже ничего не чувствовала, только один раз, когда на лицо капнула слюна Максима, а он как раз зачем-то смотрел в мои глаза, мне стало неловко, и слюну Максима я вытерла уже после того, как все кончилось, чтобы он не заметил.

Я вышла из комнаты и поняла, что больше никогда туда не зайду. Эта дверь с номером 914, вбитая в стену первого корпуса, стала самым противным, самым грязным предметом в тот момент, когда закрылась за мной. И на этот этаж я, скорее всего, тоже больше не поднимусь.

Но коридоры в общаге такие длинные, никогда не заканчивающиеся, и до лифта, ведущего в галерею, откуда можно перейти в свой корпус, надо еще не просто дойти, а дожить, дотерпеть, не развалиться. Я шла год или десять лет, очень долго, Настя-два уже сторчалась и умерла, а Люба, Карина и Маша защитились, выпустились, разродились, повели детей в школы, а я все шла-шла.

Потом я оказалась в коридоре своего корпуса и вернулась в свои восемнадцать, пошла к двери, за которой продолжали жить мои такие же восемнадцатилетние соседки. Каждый общежитский коридор — это бесконечный тесный гроб, но между гробами есть разница. Этот, мой, был пока еще не подгнившим, в нем мне пока дышалось и жилось.

Ты где, сказал голос Веры в телефоне, который вибрировал половину коридора, пока я не взяла трубку. Мы едем к врачу домой. Опять. Тут такой мужчина пришел, он почти снял кино, я хочу вас познакомить.