Течению наперекор

Однако в первые же недели пребывания в лаборатории «восхождение звезды» пошло с такой скоростью, что мы, как говорится, только рты разинули. Александр Александрович передал в распоряжение Кости три лабораторных «модуля», в которых ранее работала его группа. Немедленно в них началось переоборудование. Заграничные химические столы сплошь из дюраля, покрытого каким-то ко всему на свете устойчивым лаком, со множеством ящичков, легко выкатывающихся на колесиках, заменили наши массивные деревянные, покрытые линолеумом «гробы». Сменили свое национальное происхождение даже вытяжные шкафы. Потом появились набранные Костей пятеро сотрудников. Все — молодые, энергичные ребята. Трое — иногородние аспиранты. Затем начали поступать приборы. Вне каких-либо институтских заявок и лимитов. Валюта для их приобретения — «целевым назначением». Стало понятно, почему Баев в течение трех лет после избрания академиком-секретарем Отделения не оставлял заведывания лабораторией (безвозмездно).

За рубежом бурно развивалась генная инженерия. Баев и юный Скрябин были одними из первых в СССР, кто ринулся в этот поток. Конечно, они могли бы работать в Пущине, в институте Скрябина старшего, но Костю это, видимо, не устраивало. Карьеру надо было делать в Москве, на виду у руководства Академии. Поработав с полгода руками и «запустив в дело» своих сотрудников, Костя отправился на годичную стажировку в США (за последующие четыре года он побывал там раз пять или шесть). После его возвращения Баев стал гораздо чаще бывать в лаборатории, но интересовался только делами группы Скрябина.

Костя Скрябин оказался одним из самых ярких представителей нового поколения советских ученых. Его интересовало не раскрытие тайн природы, а личный успех. И этот успех ковался энергично, без ложного стеснения. Благами отцовского и баевского покровительства этот молодой человек пользовался с очаровательной откровенностью. К нам, грешным, не принадлежавшим к научной элите, он относился с добродушным презрением.

Кстати, я только тогда, и то случайно, узнал о существовании такой «элиты». Наверное, года через три после появления Кости у нас случилось ЧП. В Финляндию на какую-то конференцию поехала группа наших сотрудников и в их числе Алик Варшавский. Едва ли не первый случай, когда рядового еврея послали за границу. Алик был очень талантливым молодым человеком, уже широко известным по своим публикациям. Руководителем делегации был назначен Юра Богданов, тоже сын академика. Из Финляндии Алик сбежал! Точнее, по предварительной с ним договоренности его выкрали американцы и доставили в США, где он тут же получил лабораторию. Для института это была большая неприятность. И вот я услышал, как Костя Скрябин со злостью бросил проходившему мимо Юре Богданову: «Наша семья с вашей больше никакого дела иметь не будет!»

Сам Костя уже не работал за химическим столом, а разъезжал по свету и вращался где-то в начальственных сферах, как главный специалист по генной инженерии. Но мальчиков своих он заставлял работать чуть ли не круглосуточно. Конечно, не даром. Им были обещаны кандидатские диссертации, жилье и московская прописка для иногородних. Вскоре была подготовлена Костина докторская диссертация. Защитил он ее блестяще. Надо сказать, что способностей этому юноше было не занимать. И эрудиции тоже. Он схватывал на лету и держал в памяти все, что видел и слышал за границей.

Так был взят старт. И хорошо просматривался вожделенный финиш. Энгельгардту было уже за 80. Без сомнения, Скрябин старший и Баев прочили Костю ему в преемники. Но сначала надо было очистить и занять место заместителя директора по науке. Эту должность уже 15 лет занимал Борис Павлович Готтих. Он проявил себя как очень неплохой администратор — дельный, спокойный, терпимый, по-немецки аккуратный. Умел улаживать конфликты, справедливо согласовывать противоречивые интересы лабораторий. Крупным ученым он стать не мог, поскольку в 30 лет взвалил на свои плечи тяжкий груз фактического руководства всей организационно-административной работой в Институте. Готтиха надо было спихнуть вопреки Энгельгардту, который его очень ценил.

Помог случай! Побег юного Варшавского «повесили» на Готтиха. Соответствующие кнопки были нажаты, и райком партии не только влепил Борису строгий выговор, но, ко всеобщему сожалению, снял его с поста заместителя директора Института.