Течет река Эльба

Бригитта резко повернулась к Патц.

— Да, да, Бригитта, и не смотри на меня так. Если они фашисты — расстрелять! — подтвердила Катрин.

Роте покачал головой:

— Русские поступили иначе... Они допросили пожилого солдата, допросили других. Связисты назвали им немецкие коды. И русские простили солдат, отпустили на все четыре стороны: ступайте, мол, по домам и расскажите всем, кого увидите, — войне конец.

В цехе раздался звонок — обеденный перерыв. Все встали, направились в буфет. По дороге Пауль спросил Бригитту:

— Ты знаешь, кто был тот пожилой солдат?

— Я догадалась, Онкель, — шепнула она. — Это были вы.

Роте кивнул. Он больше ничего не сказал этой черноволосой, под мальчишку подстриженной девочке. Она, может быть, кое-что уже поняла сама.

Эрна Пунке любит гулять по вечерам. Привыкла. Когда Бригитта была еще совсем маленькой, Эрна возила ее в старой коляске. Потом, когда дочка стала на ножки, Эрна водила ее за ручку, рассказывала сказки. Теперь Бригитта взрослая, и все равно фрау Эрна, если дочь не бывает занята, приглашает ее на прогулку.

Маршрут у них один и тот же, знакомый до мельчайших подробностей: торная дорожка, что виляет по берегу озера, беседка на небольшом каменном выступе, где они, как правило, отдыхают, причал для лодок, вывороченный не то бомбой, не то бурей огромный дуб, на кроне которого, по-видимому, когда-то было гнездо.

Вечерами здесь бывает особенно тихо: не шелохнутся в воде камышинки, не вспорхнут примостившиеся на ночлег пичужки, не всплеснет лишний раз рыба.

В тот вечер они долго шли молча. В воздухе пахло черемухой, клевером, мятой. Солнце, клонившееся к горизонту, казалось, сеяло в глазах фрау Эрны золотистые искорки, играло разноцветными блестками в волосах.

Тишину вспугнул своим криком павлин. Они водились здесь, в роще, по ночам устраивались на верхушках сосен и пугали своим истошным, почти человечьим криком людей.

Бригитта встрепенулась и погрозила павлину пальцем.

— Ты заметила, мама, он всегда на этом месте пугает нас.

— Дает знать, чтобы мы отдохнули, дочка, — сказала фрау Эрна и повернула к беседке. Маленький деревянный шатер на шести опорах, под дощатой с резными карнизами крышей, приютился почти на самом берегу озера.

Вода в озере тихая, словно подернута масляной пленкой. В стороне — кувшинки. Здесь очень много кувшинок — желтых, белых, даже розовых.

— Ты почему-то грустна, мама? — спросила Бригитта, поправляя волосы. — Устала?

— Я ходила в школу. Посмотрела, как готовят классы.

— И в каникулы не сидится...

— Надо, дочка. Придут ко мне самые маленькие. Начну учить их жизни. — Фрау Эрна заметила, как камешек, нечаянно тронутый ее ногой, скатился по ступенькам лестницы, булькнул в воду, оставив за собой круги. — Недавно я прочла книгу. В ней, по-моему, хорошо, очень верно сказано, дочка: самое дорогое у человека — это жизнь, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы... Понимаешь, самое дорогое у человека — это жизнь. Людей надо учить жить, Бригитта. Учить так, чтобы их не мучил вопрос: не бесцельно ли я прожил свои годы? Что я сделал полезного для себя, для других, таких же, как я? Вот тут недалеко лежит дуб. Ты видела, какая на нем надпись вырезана?

— Нет, мама.

— А я каждый раз ее читаю.

— Какая же?

— «Смерть фашизму, да здравствует жизнь!» На этом поверженном войной, когда-то живом и цветущем дереве чья-то добрая рука написала простые слова: да здравствует жизнь! — Фрау Эрна тяжело вздохнула, кончиком пальца, незаметно для дочери, провела по уголкам глаз. — Была я, дочка, в прошлом году в Бухенвальде, ты слыхала, какое это страшное место. Я тоже раньше слыхала. Но когда побывала сама и своими глазами все увидела, в ужас пришла. Что там творили изверги над честными людьми! — Пунке машинально до хруста в пальцах сжала кулаки, закрыла лицо ладонями, закачала головой.

— Ты мне никогда об этом не говорила, мама.

— Боялась, кошмары тебе сниться будут.

Бригитта повернула к себе лицо матери:

— Я ж теперь большая, мама, и... смелая. Ты же знаешь...

Фрау Эрна посмотрела на дочь, погладила ее по голове.

Она хорошо помнит эту поездку. Словно это было вчера.

...Автобус промчался по узким извилистым, покрытым булыжником улицам Веймара, остановился на просторной площади. Оперный театр — чопорный, с колоннами; памятники Гете и Шиллеру... Эрна Пунке поднялась затем по скрипучим лестницам в дом. Паркетный, натертый до блеска пол. Витрина. Вещи Гете: фрак, цилиндр, трость. Пожелтевшие рукописи «Фауста». Первые издания стихов. Портреты родных, близких, друзей, знакомых. Замечательное общество. Замечательные стихи. Замечательные книги. И отзывы. На разных языках. Со всего света.

Фрау Эрна ходила по залам, и ей казалось, что она дышит воздухом, которым дышал Гете, видит, как он пишет свои стихи, как читает их людям... Теперь его стихи читают все немцы, читают с упоением, страстью, ибо Гете — их поэт, его стихи — их стихи.