Течет река Мойка... От Фонтанки до Невского проспекта

Франс Суасо попытался расшифровать суть отношений Екатерины Гончаровой и Дантеса, выдвинув предположение, или, точнее, версию, по поводу событий, происходивших тогда в доме Пушкина. Он убежден, что в ноябре Екатерина Николаевна уже была беременна. Кроме того, вряд ли в те далекие времена дворянин Александр Карамзин решился бы писать о Катрин Гончаровой как о любовнице Дантеса без достаточно веских оснований.

А чем же подтверждал свое предположение Франс Суассо? Во-первых, тщательным анализом переписки Екатерины Николаевны с Геккерном, Дантесом, сестрами и братом Дмитрием, во-вторых, донесениями посланника Геккерна, хранящимися в нидерландских архивах, министру ван Суллену, и наконец, данными книги регистрации новорожденных из городской ратуши Сульца – родины Дантеса. Изучение документов позволило исследователю по-новому взглянуть на события тех тревожных дней. В частности, обращение Екатерины Николаевны к брату о материальной помощи для оплаты счета портнихи, запросившей за пошив корсетов для нее и для сестры Натальи на 25 рублей дороже. Дело в том, что на этот раз обеим сестрам изготовлялись специальные корсеты, позволяющие скрывать беременность. А 24 марта Екатерина Николаевна и старик Геккерн пишут уже высланному из Петербурга Дантесу, что Екатерине было плохо, боялись выкидыша, но, к счастью, все закончилось благополучно. Из точного перевода писем следовало, что «беременность переступила положенные два с половиною месяца после свадьбы». Посланник шлет ван Суллену донесение, полное озабоченности и тревоги. Он не знает, какое влияние на его карьеру окажет столь значительная по сроку беременность жены его приемного сына, фрейлины императора, и смерть поэта. Сетует, что вскоре ему придется содержать семью, в которой ожидается прибавление.

А.Н. Гончарова

Ознакомившись с книгой актов гражданского состояния в Сульце, Франц Суасо убедился, что в записках о новорожденных обязательно стоит подпись врача, принимавшего роды. У четы Дантесов-Геккерн было четверо детей. Трое зарегистрированы по всем правилам, с подписью местного врача-акушера, и лишь при регистрации первого ребенка – дочери Матильды-Евгении, подобная подпись отсутствовала.

Екатерина Николаевна действительно ждала ребенка от Дантеса, а тот в это время пытался соблазнить ее сестру. Тогда бешенство поэта и «его слезы», на которые обратил внимание Жуковский, поведение Пушкина при встрече с негодяем получают более убедительные объяснения вызова.

Кроме того, согласие Пушкина на просьбу Е.И. Загряжской отозвать свой вызов можно, вероятно, объяснить тем, что Александр Сергеевич, ненавидя Дантеса, щадил барышню Гончарову, ее репутацию, и не хотел бы помешать свадьбе. Поэтому, когда на следующий день молодой граф В.А. Соллогуб предложил своему знакомому услуги секунданта, Пушкин ответил: «Дуэли никакой не будет; но я, может быть, попрошу вас быть свидетелем одного объяснения, при котором присутствие светского человека мне желательно для надлежащего заявления, в случае надобности».

Екатерина Николаевна после бракосочетания в письмах к братьям пишет о своем нежданном-негаданном счастье. Ее сестра Александрина писала брату Дмитрию, что «Катя выиграла, я нахожу, в отношении приличия…»

Однако буквально накануне своей свадьбы Жорж Дантес осложнил вроде бы наладившуюся ситуацию. Считая себя невиновным, стараясь реабилитироваться в высшем свете, он вдруг направил к поэту секунданта – атташе французского посольства, виконта д’Аршиака с письменным заявлением, глубоко оскорбившим Пушкина: «Барон Геккерн сообщил мне, что он уполномочен уведомить меня, что все те основания, по которым вы вызвали меня, перестали существовать и что посему я могу смотреть на этот ваш поступок, как на не имевший места.

Виконт д’Аршиак, секундант Дантеса. Рисунок Ф. Бюлера. 1837 г.

Когда вы вызвали меня без объяснения причин, я без колебаний принял этот вызов, так как честь обязывала меня это сделать. В настоящее время вы уверяете меня, что вы не имеете более оснований желать поединка. Прежде, чем вернуть вам ваше слово, я желаю знать, почему вы изменили свои намерения, не уполномочив никого представить вам объяснения, которые я располагал дать вам лично. Вы первый согласитесь с тем, что прежде чем взять свое слово обратно, каждый из нас должен представить объяснения для того, чтобы впоследствии мы могли относиться с уважением друг к другу».

Пушкин бы взбешен. П.А. Вяземский, навестивший в этот день поэта в доме на Мойке, застал его в глубоком раздумье. Он отметил, что послание «легло горячей отравой на сердце Пушкина. Ему нужно было выбросить этот яд со своей кровью или с кровью того, который был причиною или предлогом нанесенного ему оскорбления».