Течет река

Очень скоро стало понятно, что жизнь надо начинать заново. Своего дома у меня больше не было. К тому же приходилось искать опору и силы для самозащиты. Стало известно, что в деканат и партбюро факультета пришло анонимное письмо, автор которого сигнализировал об изменении моих идеологических позиций и взглядов под тлетворным влиянием чуждых нам буржуазных порядков и зарубежного образа жизни, чьи ценности оказались для меня более значимыми, чем общепринятые гражданами Советского Союза, а тем более членами КПСС. Началось разбирательство. Декан факультета профессор Фёдор Михайлович Головенченко пригласил меня для беседы с членами партийного бюро. Эта процедура не была длительной, поскольку большинство склонялось к тому, чтобы ограничиться устным внушением и призывом сбросить с себя пелену чуждого влияния, одуматься и, как прежде, честно и на должном идейном уровне выполнять свои профессиональные и гражданские обязанности. К этому склонялось большинство, но не все. Самой ретивой оказалась заместитель декана Надежда Алексеевна Тимофеева, обеспокоенная, как она подчеркнула, тем, смогу ли я должным образом воспитывать не только студентов, но и своего собственного ребенка, свою дочь, которая требует повышенного внимания со стороны матери, столь долго отсутствовавшей. С присущей ей энергией и повышенным интересом к тому, что происходит в жизни страны, института, факультета, а тем самым и в жизни кафедры зарубежной (!) литературы, а ситуация требовала, по её мнению, особого внимания как раз именно потому, что речь идет о преподавателе иностранной литературы, Тимофеева настаивала на более тщательном и пристальном отношении к поставленным заявителем вопросам. Но, тем не менее, пока все свелось к товарищеским увещеваниям и призывам мобилизовать свои силы для движения по правильному пути. Неплохое решение, но обидным было то, что никто и не собирался опровергать анонимку. Не для того собрались. Собрались «для конструктивного и своевременного реагирования на сигнал», и это, как решили, было сделано. Из прошлого мне были знакомы подобные ситуации, иногда они оборачивались и более тяжело, и все же свыкнуться с этим было нельзя. Ф. М. Головенченко, как я понимала, все это было противно, и довольно быстро он эту операцию сумел завершить, сославшись на необходимость где-то присутствовать.

Дома я не собиралась оповещать о происходившем, но Костя был в курсе и без моих оповещений. Он дал мне понять об этом, не развивая тему В ближайшие недели на моих лекциях появлялись без всякого предупреждения то Тимофеева, то Головенченко, то некоторые другие члены партбюро. Никаких особых последствий это не имело, но напряжение и ощущение мерзости у меня не пропадало. Оно исчезало, куда-то отодвигалось на то время, когда, стоя за кафедрой, я рассказывала студентам то о Бальзаке, то о Диккенсе, то о Драйзере. Лекции помогали мне и даже спасали. Плохое забывалось, становилось легко, даже радостно. Потом все возвращалось на круги своя, но не столь обостренно.

Стала появляться у нас Ира, которую я не видела со времени отъезда в Англию, целый год. Она-то и сообщила мне о принятом ими — Костей и ею — решении пожениться, оформить свой брак «уже официально». Это решение они твердо приняли, сказала Ира, когда я была на Британских островах. Теперь и мне стало необходимо в связи со сложившейся ситуацией принять и своё решение. Я его приняла: развестись с мужем. Начала оформлять необходимые документы, хотя согласия со стороны мужа (теперь уже «мужа по документам») не последовало, что затянуло процедуру развода на несколько месяцев. Среди нашей родни разводов не было. Родители были потрясены, но ко всему отнеслись с пониманием. Анюте было хуже всех. Тётя Маша молилась. В соответствии с существовавшими в то время правилами, процедура развода было многоступенчатой: сначала публикация объявления в газете, потом рассмотрение дела на заседании районного суда, затем — в городском суде. На первом заседании суда иск супруги, мой иск, удовлетворен не был из-за несогласия супруга, но был определен срок на обдумывание и возможное примирение. После второго заседания районного суда, опять не удовлетворившего иск, дело поступило в городской суд, то есть оно не само поступило, а его следовало самим представить в канцелярию городского суда, с Малого Власьевского переулка — на Каланчевку. Ранним утром в июне 1963 года я туда и отправилась вместе с мамой, не захотевшей отпускать меня одну. Зрелище, представшее перед нашими глазами возле здания суда, потрясало, весь двор был забит людьми, очередь желавших сдать свои заявления (в тот день принимались заявления о разводе) вышла за пределы двора и тянулась по улице. Мы встали в конец и медленно продвигались, к обеду оказались у канцелярской стойки. Документы сдали. Через неделю следовало узнать о дате. День этот назначили на 27 августа 1963 года. До этого срока оставалось два с лишним месяца.