Teen Spirit

Она в ярости соскочила с моих колен. Настоящая маленькая женщина. Но это еще не все: передо мной стоял человек ожесточенный, и такой она останется на всю жизнь. Она закатила глаза:

— Ему жаль! Моя мать с ума сходит оттого, что ей уже скоро сорок, а жизнь не сложилась. По вечерам ножом режет себе запястья, точно молоденькая. Это ты знаешь? А теперь еще новое: высасывает бутылку виски, ночью я встаю и помогаю ей блевать, она ревет не переставая, сам видел, на что она стала похожа. Да ни на что… У меня мать — жалкая никчемная женщина, это смешно только в телевизионных комедиях. А ты, ты, конечно, очень мил, но у тебя даже дома нет, работы нет, подруги нет… и книгу свою ты никогда не напишешь, потому что ты неудачник; ты только десятилетним можешь показаться классным и прикольным. И кем я вырасту в такой компании? А? Неудачницей, да и только. Это несправедливо.

Она хлопнула дверью, ушла и закрылась у себя.

Я остался сидеть, вцепившись руками в стол. Меня подмывало пойти за ней и отлупить хорошенько. Войти к ней в комнату и врезать ей со всей силы. Но я понимал, что нас это никуда не продвинет. Что она права. Положение осложнялось. А в сложных положениях у меня всегда возникало лишь одно желание: послать все к такой-то матери и смыться.

Я слышал, как она рыдает у себя на кровати. Я уже и сам не знал, злюсь ли я на нее, презираю ли, сочувствую ли или мне вообще все это по диагонали…

В итоге принялся доставать посуду из машины.

* * *

Сандра была категорична:

— Ты должен ее поддержать. Она сейчас как бы переходит реку по острию бритвы. Твое дело поддержать, больше ты ей ничем помочь не можешь. Ты правильно отреагировал. Когда такое происходит, ты должен промолчать, успокоиться и потом ее поцеловать. Ты ее поцеловал?

Зажав во рту сигарету и сощурив глаза, она разбирала бумаги: одну стопку складывала на стуле, другую на столе, третью позади себя на полу — на выброс, бумаги последней категории предварительно рвала пополам.

— Ну да, мне стало ее жалко, и я пошел ее утешать.

— А потом?

— Посмотрели «Баффи», послушали «Систем оф э Даун». Пришла Алиса, видела бы ты, как она изменилась… я и не думал, что этот хмырь так много для нее значит. Совсем другая женщина. Положительный момент: мне ее так жалко, что даже не тянет ее трахнуть.

— Я рада за тебя. А в остальном не парься, просто полоса такая. Перемелется. Что Нанси устраивает сцены — это нормально, гормоны играют. Но вообще-то ей есть с чего беситься.

— Ты видела, сегодня по кабельному опять «Киллера» крутят. Давай сварим макароны и посмотрим?

Она резкими движениями разорвала три страницы, сглотнула слюну и буркнула, не глядя на меня:

— Сегодня я ухожу.

— Опять к этому?

— Опять. С ним ничего, прикольно.

— Мне показалось, он полный кретин.

— В общем, нет. Он не похож на моих обычных хахалей. А учитывая, что я всегда лажаюсь, я подумала, может, не вредно попробовать.

Я принял это и на свой счет тоже: злится, стало быть, что мы ни разу не переспали. С бабами всегда так: если ты ее хочешь, она недовольна, дескать, ты только об одном и думаешь; если же ты об этом не думаешь, она, понятно, тоже недовольна.

Сандра встречалась с тем татуированным занудой, которого я уже видел. В первый раз, когда она не пришла ночевать, я воспринял это нормально. Типа, я либеральный, терпимый, уверенный в себе и не поддамся ревности, как дурак…

Во второй раз я не понял, зачем она к нему идет снова. Я его, конечно, не знал, но по ее же рассказам выходило, что он чувак гнилой, пусть с примочками, припанкованный, но все равно гнилой. И с ней обращался не так, как следовало. Не так, как обращался бы я, будь я на его месте, от которого, впрочем, сам же и отказался. И опять выходило, что во всем виноват я. И до чего же мне это обрыдло.

На третий вечер я вынужден был констатировать, что не люблю одиночества. Что мне оно дико не по кайфу. Что я ревную. Что меня плющит и я желаю, чтобы он сдох. И мы остались бы вдвоем.

Но жаловаться я, понятно, не мог и помалкивал в тряпочку.

* * *

Случаются недели, когда наваливается все сразу… На другой день я отправился на бульвар Сен-Жермен сдавать перевод. Мэйлов они не принимали. Дискеты тоже. Это издательство немного не догоняло в смысле Интернета, принтеров и прочего. Максимум, с чем они были знакомы, — ксерокопия.

От них заглянул в книжный магазин, болтался там довольно долго, подумывая, не украсть ли биографию Э. Бункера[22]. Но не стал, ушел.

И встретил Катрин. За время, что мы не виделись, она превратилась в совсем другую женщину, хотя и очень похожую на прежнюю Катрин. Она коротко остригла волосы, символика образа «я освободилась от мужчины-угнетателя и стала эмансипированной» повергла меня в уныние, но я не подал виду. Прическа ей в общем-то шла, молодила ее, глаза казались больше. Она сильно похудела. Грудь у нее всегда была маленькая, бедра узкие — похудев, она стала плоской как доска. Тело пацана. Прежде она мне нравилась больше, но я опять же смолчал.