Тегеран-82. Побег

После смены колес нас оттащили на основной путь, прицепили к очередному локомотиву и перевезли через иранскую границу, после которой начиналась нейтральная полоса. Условно советско-иранская граница проходила по реке Аракс, но до реки и сразу после нее была та самая «ничейная земля, где нельзя стрелять», о которой рассказывал мне папа. Теперь я видела ее своими глазами: по серо-желтой равнине среди верблюжьих колючек отрешенно бродила одинокая тощая корова. Интересно, чья она – иранская или советская?! Или, может, нейтральная, как и полоса, на которой она пасется? Потому и такая худая, что ничейная.

Слово «граница» ассоциировалось у меня с симпатичным пограничником в зеленой форме с собакой – такая картинка имелась в школьном учебнике по чтению. Но вместо этого мы проезжали голую пыльную местность, где, кроме этой ничейной коровы, не было вообще никого и ничего. Ни забора, ни даже маленькой оградки.

Сонный Аракс лениво катил свои непрозрачные воды, поблескивая на солнце как рыбья чешуя. Казалось, что безжалостное солнце высушила вокруг все живое, кроме этой вялой, почти замершей реки. Перед въездом на мост из песка торчал одинокий покосившийся щит, с него нам махала красивая персиянка, прощаясь с отъезжающими при помощи подписи «Hoda hafez» («До свидания» – перс.) на латинице и на вязи. Видимо, прощальная картинка сохранилась еще с шахских времен: иранка на ней была без чадры.

Про советскую границу обычно упоминали в связи с тем, что она «на замке» и «враг не пройдет», и я представляла себе ее некой красивой высокой оградой, вроде кремлевской стены, вдоль которой выставлен почетный караул. Но и здесь не было подтянутого пограничника с ружьем наизготовку и бдительным псом. Но на нашей границе хотя бы имелась колючая проволока, натянутая между обшарпанными столбами. Димка сказал, что она под напряжением, а «симпатичные пограничники» сидят «вооооон в тех домиках на курьих ножках, похожих на скворечники» и оттуда денно и нощно, не смыкая глаз, бдят за неприкосновенностью советской территории.

Джульфа-советская отличалась от иранской только тем, что вместо «Салам алейкум, пасдаран-е-энгелаб-джомхурие-ислами-Иран» здешние офицеры представлялись, добавляя фразу «Служу Советскому Союзу».

На советской стороне обыскивали не только пассажиров, но и вагоны, вдруг «на той стороне» враг в них что-нибудь подложил? Пока пограничники проверяли документы и обшаривали обшивку купе и коридора с фонарями и металлоискателями, таможенники досматривали багаж. В отличие от иранцев, советские стражи границы умели лазить под коврик в купе. Но на нашей стороне письма мы вытащили: корреспонденцию запрещалось вывозить из Ирана, зато ввозить ее в СССР никто не запрещал.

Родная таможня тоже обстоятельно потрошила наш третий вагон без дипломатического статуса. Чьи-то коробки аж выкинули прямо на перрон, вскрыли ножами и полностью разворошили. Полустанок стал напоминать базар или привал цыганского табора: кучи цветных тряпок, рулоны искусственного шелка, пакеты и свертки.

Несмотря на то, что на советской стороне никаких «тележек» нам не меняли, застряли мы намного дольше, чем в Джульфе-иранской. Пассажиров третьего вагона вывели наружу и загнали в кирпичный станционный домик. Остальным, наоборот, выходить воспрещалось, даже на перекур. Стояли мы так долго, что все стали нервничать. Димкин папа сходил в ВИП-вагон и принес оттуда новости:

– У кого-то валюту нашли. И вроде бы даже золото. Нет-нет, не тегеранский, какой-то инженер из Бушера (см. сноску-5 внизу).

– В Бушере хорошо, – мечтательно вздохнул мой «приемный родитель» дядя Стас, который там бывал. – Живешь как на пляже. На самом побережье Персидского залива.

– Это ты при шахе съездил туда на неделю в командировку, – уточнила его жена тетя Марина. – А нашим инженерам там каково? Живешь при +50 и каждый день возишься с атомным реактором. А после революции еще и в длинных штанах и рукавах – такой курорт врагу не пожелаешь!

С ней все согласились. И пожалели инженера, который за такую адскую жизнь хотел хоть немного валюты домой притащить, но, увы, попался.

– А что с ним теперь сделают? – поинтересовалась я.

– Ну, если серьезное нарушение, то в таких случаях обычно ссаживают с поезда и оставляют для оформления и выяснения, – ответил Димкин отец. – Так что нас в любом случае скоро отправят. Но, надеюсь, что он решит вопрос.

– Как? – наивно спросила я.

Взрослые засмеялись, а Димка уточнил:

– Скажет: «Дяденька пограничник, клянусь, я больше никогда так не буду!»

Видно, так и произошло, потому что вываленное на перрон разноцветное добро сами же «погранцы», как называл их Димка, кое-как набили назад в коробки, криво склеив их скотчем, и закинули назад в вагон. Наш проводник велел всем зайти в купе и закрыть двери: по коридорам пройдет финальный дозор с собаками, после чего мы отправимся.