Техника игры в блинчики

Сколько ни тверди о свободе и равенстве, о любви, "не признающей сословных рамок", всегда у девушки с титулом "леди" — и предполагаемо хорошим приданным — найдётся больше ухажёров, нежели у сельской простушки или обитательницы больших городов. Но становиться ступенькой на пути в "общество" для какого-нибудь провинциального красавца, Фиона не хотела, трезво понимая, что такого рода "удовлетворённое желание" приведёт ни к чему иному, как к быстрому охлаждению "внезапно вспыхнувшей страсти". И тогда ее брак, как это не раз и не два случалось до нее и продолжает случаться сплошь и рядом, превратится в унылое и, скорее всего, обременительное материально (для неё и её отца) и морально (для нее самой), сожительство с пустым и никчемным дармоедом.

Но Майкл… Хотя он и выглядел как большинство молодых мужчин своего круга, — что делать, если требования моды жестоки, особенно если большую часть времени проводишь в Лондоне, — но вёл он себя совершенно иначе. Майкл был настоящим джентльменом в полном смысле этого слова, но при том — что как знала Фиона, хоть и не часто, но случается, — был умным и великолепно образованным человеком, для которого титул значил много меньше чести и порядочности. А как он смотрел! О, очень часто он смотрел на нее так, что сердце готово было выскочить из груди. Но иногда, в его взгляде появлялось странное, ничем не объяснимое и уж точно неподходящее для мужчины его возраста выражение… Словно внутри молодого здорового и… — да! — красивого мужчины "просыпался" другой — немолодой и усталый, взиравший на Фиону с высоты своего возраста и опыта. В такие мгновения ей хотелось подойти, схватить Майкла за плечи и трясти до тех пор, пока из глаз его не исчезнет это болезненное и какое-то стариковское выражение.

И ещё — временами казалось, что он чего-то боится или о чём-то сожалеет.

"Неужели он боится меня? — думала Фиона, наблюдая за Майклом. — Нет! Не может быть! Скорее, он боится себя самого или того, что случилось в его прошлом. Чего-то страшного и ужасно болезненного…"

Это "страшное" показывалось иногда в его глазах. И тогда… Почти сразу их как бы затягивало влагой едва не проявляющихся слёз… Ох, как в эти мгновения ей хотелось обнять его, утешить, объяснить… Но что она могла ему сказать? Увы, ничего. И порывы приходилось сдерживать, но чего это ей стоило, она не расскажет никому.

Вот и сейчас — ничто не мешало ей обнять Майкла, чудесного, загорелого… и худого как анатомическое пособие. Обнять и повиснуть на крепкой шее "университетского загребного", на глазах у десятков людей — мужчин и женщин — встречающих самолёт на взлётном поле… обнять и повиснуть, услышав:

— Я люблю тебя, Фиона. И хочу, чтобы мы были вместе. Всегда.

И только в этот момент Фиона поняла, что действительно обняла Майкла, повисла на его шее — он был значительно выше нее — и услышала слова, которые мечтает услышать любая женщина… но не от любого мужчины. Впрочем, Майкл был именно тем мужчиной…

* * *

Удивительно, но улицы Лиссабона в эту ночь, самую волшебную и необыкновенную в году, были почти пустынны и обделены праздничной иллюминацией. И только музыка, доносящаяся из редких ресторанов с их освещёнными подъездами, выступала редкими островками Нового года среди необъяснимой обыденности. Но тем лучше. Никто не мог помешать Степану и Фионе идти взявшись за руки и говорить… говорить… Говорить обо всём. Вспоминать детство и юность, учёбу и первые увлечения, и, внезапно найдя общих знакомых, смеяться — счастливо, как могут только влюблённые.

— Майкл, а ты знаешь какие-нибудь стихи? Представляешь, мне никто ни разу не читал стихов… Сама — читала, даже декламировала в пансионе, но ни разу не слышала от мужчины… — Фиона вдруг отпустила руку Матвеева и, встав у него на пути крепко взяла за плечи, глядя прямо в глаза, и ожидая, по-видимому, немедленного ответа.

— Честно говоря, ни разу не задумывался. Школьная и университетская программа… Пожалуй, всё давно из головы вылетело. За ненадобностью… Вот, правда, есть у меня хороший знакомый, но он — француз… если, конечно считать это недостатком… — Степан широко улыбнулся в ответ на задорный смех Фионы.

— Так вот, он знает множество стихов, даже подозреваю, что пишет и сам. Вот для него такой проблемы — что прочесть новогодней ночью любимой девушке — не существует. А я… разве что…

"Майкл, помогай, не веди себя как пассажир! — Матвеев пытался достучаться до Гринвуда как мог. — Я же помню — ты знаешь стихи… ну, хотя бы того же Киплинга!"

И над пустынной улицей, сопровождаемое легкими облачками пара, зазвучало:

Eyes of grey — a sodden quay…

Серые глаза… Восход,

Доски мокрого причала.

Дождь ли? Слёзы ли? Прощанье.

И отходит пароход.

Нашей юности года…

Вера и Надежда? Да -

Пой молитву всех влюблённых:

Любим? Значит навсегда