Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху

Не обязательно заходить так далеко, как Типлер, чтобы услышать эхо Тейяра в современной науке. Подобно многим мыслителям, пытавшимся построить интегральную философию разума и природы, Тейяр чувствовал бы себя как рыба в воде в современной теории систем — этой междисциплинарной традиции, которая уже неоднократно заявляла о себе в этой книге. Как мы говорили выше, представители теории систем снижают значимость традиционного редукционистского курса на разделение изменчивой сети реальности на изолированные куски материи. Вместо этого они рассматривают мир как приют холистических и взаимозависимых процессов в качестве космоса, характеризующегося скорее понятиями структуры и потока, нежели формы и материи. Начало теории систем в первой половине века положили биолог Людвиг фон Берталанфи и инженеры, стоящие у истоков кибернетики. Сегодня она находит наиболее полное выражение в теории сложности, которая дразнит ученых и исследователей, например, в Институте Санта-Фе в Нью-Мексико. В целом представители теории сложности изучают системы, такие как погода или экономика, которые не являются ни чрезмерно упорядоченными, ни неистово стохастическими, но динамически возникают в ли-минальной зоне, которая колеблется между двумя относительно простыми условиями. Между инь и ян случайности и детерминизма возникает нечто вроде дао становления: предрасположенность определенных систем к «самоорганизации», к спонтанному порождению новых образцов поведения как раз в тот момент, когда они, кажется, соскальзывают в хаос. В этих бурных реках возникают водовороты, химические регулярности взрываются, превращаясь в суп случайных частиц, пчелы роятся, а муравьи строят города. Стюарт Кауфман, авторитетный исследователь из Санта-Фе, называет этот тип возникающих свойств «порядком свободы», и, как бы строго они ни заносились в таблицу и ни описывались, в них, кажется, проявляется творческий разум самой природы, разум, с которым мы можем также встретиться, погружаясь в творческий труд или в чувственную поэзию восприятия.

Стремясь к языку структур и процессов, достаточно универсальному, чтобы объяснить все: от системы транспорта Лос-Анджелеса до распределения галактик, — представители теории сложности неизбежно сталкиваются со скользкими терминами и определениями. В действительности одна из заветных целей Института Санта-Фе — это прежде всего строгое определение того, что именно делает систему сложной. Пока ученые блуждают по густому лесу неопределенных догадок и абстрактной терминологии, остается неясным, является ли «сложность» полностью исчислимой, или же она возникает только в зависимости от точки зрения наблюдателя. По словам физика и адъюнкт-профессора Института Санта-Фе Дэна Штайна, «сложность до сих пор остается почти теологическим понятием»²³⁹. Можно предположить, что эта обманчивая метафизическая атмосфера происходит отчасти от тех едва заметных трещин, которые теория сложности вносит в механический и редукционистский взгляд на Вселенную, веками господствовавший над западной картиной мира. То, что Грегоги Бейтсон называл «соединяющей моделью», неизменно затягивает человеческий разум в сеть. И действительно, некоторые представители теории сложности рассматривают само сознание как предельное нелинейное свойство, предельное выражение сложности — и Тейяр, несомненно, согласился бы с этим.