Текст

И увидел, как порча одолевает обоих. А силы уже все растрачены, не на что бороться. Что там ни слепляло бы их вместе – теперь рассохлось окончательно. Маятник, на котором Хазин верхом сидел, унес его в темную темень. А вернулся – пустой.

В прошлую пятницу, за неделю до встречи с Ильей, Хазин от Нины такое получил:

– Отличная ночь, судя по твоему Инстаграму, Петь. Пять баллов.

– Я сорвался, ясно? У меня на службе ад! Ну прости! Ты где?!

– Я больше так не могу. Я все решила. Прости.

– Не вздумай ничего с собой делать!

– А это тебя уже не касается.

– Не смей!!! Подойди к телефону!

Чем угрожает ему? Самоубийством?! Илья крутанул ленту вниз. Могла она попытаться себя убить?.. После этого – в больнице? Что с Ниной, ма?! Как спросить потихоньку? Да и знает ли мать? Кто ей скажет правду?

И главное – если с первого раза не вышло, станет во второй пробовать?

Переписка еще шла, пульсировала. Илья спрыгнул на шестнадцатое ноября. Среда.

– Удачи тебе, Петь. Только смотри, ниже генерал-лейтенанта дочек не трахай, папа не одобрит.

– Ты сука! Это все из-за тебя! Все это с ним – из-за тебя!

– Это у тебя все из-за него. Пока, Петь. Твоя жизнь. Ебись, как хочешь.

Тут она жива; здорова? Хазин ничего у нее ни о больнице, ни о здоровье не спрашивает. Значит, во вторник еще было без происшествий. А когда стряслось?

Семнадцатого ноября, в четверг, Нина переступала через себя, писала первой – после двух дней тишины. Говорила негромко, незло, невесело. Очень отчетливо выговаривала.

– Знаешь, с прошлым очень трудно расставаться, оказывается. Все эти дни вместе – они ведь никуда не исчезают. Они остаются с тобой навсегда. Не получается их совсем забыть. Наверное, все дело в этом. Жалко себя, какой ты была. Жалко нас, какими мы были. Не хочется, чтобы это все стало совсем прошлым. Хочется это еще немного растянуть. Хочется поверить в человека. А тоже не получается. Ничего у меня как следует не получается.

Хазин молчал. Слышал: сообщение доставлено и прочтено. Не спорил, не жалел, не соглашался. Отвернулся просто и позволял грусти Нину дожрать.

Она больше в этот день не писала.

Писала на следующий. В последний день Сучьей жизни Нина писала ему утром. Тем самым утром, которым Илья подкатывал на стучащих железных колесах к тупиковой Москве, которым прибывал на дымчатый Ярославский вокзал, которым цветной электричкой мчал к мертвой маме обниматься. Этим утром писала Нина Пете:

– Когда тебе было страшно в последний раз? По-настоящему страшно?

– Бывало пару раз. У тебя все ок?

– У меня все просто супер.

– Тогда на связи, – прощался навсегда Петя.

Дальше рвалось. И потом только в субботу на ночь Илья пробовал подобрать оборванное, брошенное. «У меня все в порядке. Как ты?»

Нина была никак.

На связи, говорил Петя. И вешал на всеобщее обозрение свое фото с другой. Демонстрировал камере, как хозяйски лапает эту другую, кичился ее вульгарностью, хвастался тем, как дешево взял. Нет, он не стереть ее забыл, он ее в лицо Нине тыкал. Бесил ее; может, мстил за что-то – в переписку не вошедшее? Может, просто мучил ее, потому что родился мучителем.

Вот было самое последнее его слово в их переписке. На! Жри!

Илья перечитывал их месседжи: почему Нина терпела его? Что их сводило вместе, если не магнит? Что его берегло, как не ее воображаемое силовое поле?

Казалось, Сука своим порошком-порохом был изнутри весь выжжен. В пустого Суку демоны влезали, натягивали его, как петрушку, на крючковатые пальцы и заставляли в своем балагане плясать разные уродства.

Когда был искрен? Когда врал? Где он был настоящий – когда таскал за волосы Нину или когда на коленях за ней ползал?

Порча была в нем, Нина права. Гниль. Необъяснимая.

И тут наконец дошло. Он вскарабкался выше по Нининым буквам.

«Ничего не видно?» – подпись к платью-робе. Картинка-эмодзи: девушка. В первый раз читал – проскочил-проглядел, торопился. А сейчас задержался, увеличил. Открыл каталог этих эмодзи, полистал. Разглядел.

Мультяшная девушка держалась за круглый живот.

Стало складываться мозаикой из случайных осколков: «Как тебе такое платье? Оно вроде не очень палевное… Нам надо поговорить. Подойди, пожалуйста. Это важно… Я как раз очень реальная, Петь. И я хочу знать, что нам делать… И как ты собираешься им об этом сказать? А главное, когда?.. Я-то бы дала тебе время, но сам понимаешь…»

И пальто парусное, велико: «Дико хочется зиму проскочить, и чтобы уже весна…» Весна. Весной что?

Пальто впору станет. А потом ребенок появится.

И вот это все она решила перечеркнуть, понял Илья.

Это не самоубийство. Не лечение зависимости.

В больнице она – потому что легла под наркоз выскабливать из себя их с Петей будущее. Потому что насовсем разверила в него. И он все знал.

– Когда тебе было страшно в последний раз? По-настоящему страшно?

Не могла решиться. Хотела, чтобы он ее отговорил. Ждала отклика от него, правильных слов. А он? Не мог их из себя выдавить.

– У тебя все ок?

– У меня все просто супер.

В пятницу еще писала. Может, и в субботу утром ждала еще. Только Илья отклика не знал. А в субботу вечером уже стало не о чем писать. И отвечать смысл пропал.